Кэмми вздыхает, но справляется со своим раздражением и отступает, чтобы встать рядом со мной.
— Эвер, это ЭйДжей, твой…
— Мне сказали, что у меня нет отца, — говорит она.
Словно было недостаточно осознания того, что эту маленькую девочку родители отдали еще до того, как ей исполнился час. Я лишь хотел, чтобы она знала, что у нее есть отец, — тот, кто ее любит.
— Ну, у тебя есть отец, — твердо говорит Кэмми.
Эвер кажется злой и расстроенной, и надеюсь, что причиной тому не я. Впрочем, по тому, как она выглядит, могу сказать, что она не кажется счастливой. Нервничая, я подхожу и сажусь рядом с ней на диван.
— С днем рождения, малышка, — говорю я ей. — Сегодня большой день, да?
— Откуда ты знаешь? — спрашивает она немного резко.
— Я не смог бы забыть. Плюс, каждый год на твой день рождения я покупаю кекс, зажигаю свечу и загадываю тебе желание.
Я смотрю на Кэмми, пока говорю это. Интересно, а она делала что-нибудь подобное каждый год на день рождения Эвер? Да или нет, но она зажимает рукой рот, и слезы снова вспыхивают в ее глазах. Она поворачивается и идет к одной из соседних комнат и закрывает за собой дверь.
— Ты делаешь это? — спрашивает Эвер.
— Каждый год.
Она долго на меня смотрит, и я вижу, как целая гамма эмоций отражается в ее глазах. Потом она откидывается на спинку дивана и произносит:
— Это отстой.
— Может быть, — твердо отвечаю я, — но я буду делать это всю оставшуюся жизнь.
— Ну и что, — говорит она.
Понятное дело, у Эвер в жизни сейчас все дерьмово, но я буду сидеть здесь, пока не смогу заставить ее улыбнуться, даже если это будет совсем легкая улыбка. Мне нужно увидеть ее улыбку.
У нее черные волосы, как у меня, и, как сказала Кэмерон, мои глаза. У нее пухлые губы Кэмерон и светлая кожа. Выглядит намного младше тринадцати лет, но одета так, будто ей восемнадцать, и она несчастна. В черные леггинсы и черную рубашку с серебристыми полосками. Не думаю, что те честные и правильные люди, что приняли ее в свою семью, позволили бы ей одеваться таким образом. На губах темно-красная помада и на глазах плотный макияж — в тринадцать лет этого точно быть не должно. И пирсинг в ушах и носу — слишком много.
— Твой любимый цвет — черный? — спрашиваю я.
— Ясное дело, — отрезает она.
— Тебе нравится пицца?
Это моя любимая еда, и мне интересно, передается ли это по наследству.
— Кто не любит пиццу?
— Хантер, мой брат. Этот чудак не любит пиццу.
В ответ я получаю приподнятую бровь и заговорщицкую ухмылку.
— Что думаешь о Коннектикуте? — интересуюсь я.
— Тут скучно.
— Знаю.
Я расслабляюсь на диване и кладу ногу на журнальный столик.
— Слушай, я поняла. Ты ведешь этакую легкую беседу, чтобы узнать все о дочери, о которой никогда не знал. Это хорошо, правда, но ты мне ничего не должен, и тебе не нужно предпринимать таких раздражающих усилий, чтобы узнать меня.
Я прочищаю горло, чтобы проглотить злость, которая снова во мне поднимается.
— Слушай, я знал о тебе, как и сказал. Я не врал про кекс на день рождения. Один как раз стоит в холодильнике дома, ждет меня сегодня вечером. Я много раз представлял себе день, когда снова увижу тебя и задам все эти неуклюжие вопросы, так что тебе придется извинить меня за попытку узнать тебя. Но я должен это сделать, потому что хотел этого с того дня, как ты появилась на свет.
— Если ты хотел задать мне эти вопросы, почему никогда не пытался найти меня?
— Мне не разрешали, Эвер. Не положено.
— Почему ты меня бросил? — Она не сдерживается, и я не могу винить ее.
— Я был всего на четыре года старше тебя, когда ты родилась. У меня не было ни денег, ни работы, ни возможности вырастить тебя.
— Так она и сказала. — Эвер кивает головой в сторону другой комнаты.
Я хватаю с журнального столика пульт и включаю телевизор. Пролистываю несколько каналов до тех пор, пока не натыкаюсь на один из каналов с фильмами для домашнего просмотра. Откидываюсь на диване и смотрю только на экран, чтобы дать ей минуту передышки, в которой она нуждается. Пока Эвер смотрит на экран, я слежу за ней краем глаза. Не буду тратить ни секунды из данной мне возможности. Трудно и странно осознавать, что эта маленькая девочка, которую я не видел целых тринадцать лет, о которой почти ничего не знаю — недостающий кусочек моего сердца, потому что прямо в эту секунду мое сердце чувствует себя полным, оно чувствует себя целым и более живым, чем когда-либо. Даже если она не хочет иметь со мной ничего общего, даже если просто хочет меня ненавидеть, я позволю ей, до тех пор, пока могу быть частью ее жизни. Возможно, я единственный чувствую эту связь, но она есть, и она сильна, и это самое удивительное во всем этом гребаном мире.