— Именно, сынок. По поводу твоей колонки.
— Могу предположить, что «Спросите Жозефину» теряет популярность у читателей «Жизненных историй». Или поступили какие-либо жалобы?
— Нет-нет, ничего подобного. Твой материал расхватывают как обычно, и никто не жаловался. Просто советы, что ты даешь читателю, столь… столь эксцентричны! Они всегда были такими, но я тут прочел последний выпуск и… Сынок, ты зашел в неизведанные дебри!
— Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы.
— Не понимаешь? А как ты объяснишь это? «Встревоженная в Акроне» спрашивает твоего совета, заводить ли ей второго ребенка. Вот твой полный ответ: «Нас приводит в восторг ящерица, неожиданно проскочившая под ногами на тропинке в Италии, мы готовы сотню раз нагнуться за ней, но когда увидим сотню ей подобных на прилавке, увидим, как они лихорадочно карабкаются друг по другу в бутылках из-под маринованных огурцов, мы теряемся».
— Достаточно ясно сказано, как мне кажется.
— Ясно? А по-моему, чрезмерно витиевато!
Кафка улыбнулся саркастической, наигранно-серьезной улыбкой.
— Упрек, который вы нередко предъявляли самому себе, сэр.
— О-хо-хо! Ну да, так оно и есть. Но не стоит сравнивать. А вот это? «Томящаяся в Питтсбурге» желает знать, как заставить ухажера поднять волнующий ее вопрос. Твой совет: «Посыльный всю жизнь в дороге. Выносливый, неутомимый, работая то левой рукой, то правой, он протискивается сквозь толпу. Если наталкивается на помеху в пути, то бьет себя в грудь, а на ней искрится символ солнца. Ему уступают дорогу чаще, чем простому человеку. Но между ним и вами столько людей, им нет конца. Если б он странствовал по пустынным местам, то летел бы птицей, и вы скоро услышали бы его стук в вашу дверь. Однако он все еще пробирается сквозь внутренние дворы замков, коим нет конца. Если он наконец прорвется через внешние врата — но тому никогда, никогда не бывать, — у ног его ляжет вся столица империи, сердце мира, пульсирующее от пресыщения до взрывоопасного состояния. Никому не пройти мир насквозь. Вы же сидите у окна, за которым спускаются сумерки, и о том мечтаете».
Кафка многозначительно промолчал. Затем пояснил:
— Лучше, как мне кажется, не рождать пустых надежд.
Макфадден захлопнул журнал, из которого цитировал.
— Пустые надежды! Боже мой, сынок, об этом ли речь! Из такой тарабарщины невозможно понять, о Земле ты пишешь или о Марсе! Я знаю, что девиз нашего журнала: «Вымыслу не угнаться за правдой», но подобный вздор выходит за все мыслимые рамки!
Эти слова задели Кафку за живое.
— Читатели, очевидно, извлекают правильный смысл из моих притч — они их успокаивают.
— Насколько же несчастным надо быть, чтобы найти утешение в таком пустозвонстве. Однако компания Макфаддена занимается другим. Откровенная правда, изложенная без обиняков! Не прятаться от суровой действительности, говорить прямо, не затуманивая разум. Если б ты мог удержать это в голове, Фрэнк!
Кафка, вставая, проговорил:
— Постараюсь, сэр. Хотя моя натура не такая, как у остальных людей.
Макфадден тоже поднялся и положил руку Кафке на плечо.
— Об этом я тоже хотел поговорить, сынок. Ты знаешь, что я по-отцовски приглядываю за своими подчиненными и неравнодушен к их личной жизни. В глаза бросается, что ты становишься отшельником-одиночкой, заядлым холостяком. Прими же мой искренний совет к сведению, как персонально, так и с точки зрения требуемого от тебя стиля письма. Нельзя работать только для себя и оставаться этим довольным. Человеку нужна жизнь, наполненная взаимной любовью, дом, дети, которые вносят смысл в существование. Любовь толкает нас на истинно божественный труд, а работа на себя — эгоистична, черства и пуста. Человеку необходима вторая половина, с которой он мог бы разделить радость и горе.
Делясь своими представлениями о смысле жизни, Макфадден постепенно подвел подчиненного к двери. Выпроводив Кафку из кабинета, он от всей души хлопнул его по плечу, да так сильно, что уступавший ему по массе Фрэнк едва удержал равновесие.
— Съешь таблетку дрожжей, сынок, и назад в трудовую упряжку!
Кафка молча взял предложенную пилюлю и удалился.
Вернувшись в офис, он кинул таблетку в ящик, скопивший уже немалое количество ей подобных. Затем схватил конверт, вскрытие которого было прервано вызовом к начальнику, и извлек его содержимое.
«Дорогая Жозефина, — прочел Фрэнк. — Даже не знаю, с чего начать! Моих больных престарелых родителей скоро выселят с нашей фермы: из-за нескольких неурожайных лет они влезли в долги, которые невозможно выплатить. Моя работа — наша последняя надежда на выживание — тоже висит на волоске. Проблема, понимаете ли, в начальнике. Он делает мне непристойные предложения, которые я скромно отклоняю. Мне кажется, что он не станет долго терпеть мою непорочность, и придется либо склониться перед его волей, либо потерять работу! Я извела себя переживаниями, не могу ни спать, ни есть. Меня ничто более не волнует, лишь бы найти выход. Я, наверное, плохая дочь? Подскажите, пожалуйста, что мне делать!»