Я вскочил, почти отшвырнув ее в сторону, вытащил платок и, отвернувшись, вытер мокрое лицо.
Я не знал, куда девать глаза со стыда. Когда я наконец взглянул на Милду, она стояла перед пианино и как ни в чем не бывало улыбалась. Ее глаза все еще светились огнем измены. «Мой седой котенок скоро придет…» Даже здесь, в этой вычищенной до блеска комнате, полно грязи! Я хотел уйти, хлопнув дверью, и никогда больше не приходить, но знал, что не сделаю этого, — я слишком устал. «Единственное, что я еще смог бы, — это топать по лужам и не переживать, что брызгаю грязью на других», — подумал я и не удивился, что такая мысль впервые пришла мне в голову.
— Кофеек приехал, — за спиной проворковала Милда.
— Хм… Правда?
— Ты сегодня потрясающе рассеян, мой милый.
— Прекрасное слово.
— Какое?
— Вот это «потрясающе». Без него не обойдешься в современном потрясающем мире. Потрясающе пахнет кофе, потрясающе играет радио, потрясающе приятно сидеть за столом с потрясающей женщиной, когда в открытую дверь спальни видна кровать и горка потрясающе белых подушек… Потрясающе сладостный островок спокойствия в бурном океане… Белоснежный, непорочный, девственный, как свадебные простыни перед первой ночью. Так и хочется пройтись по нему вдоль и поперек грязными сапожищами.
Милда смотрела на Гедиминаса, приоткрыв рот, прищурясь, и тихонько смеялась.
— Скоро комендантский час, но мне чихать на него. Примешь переночевать, Милда?
— Захмелел, мальчик…
— Пожалуй, но не настолько, чтоб было все равно, куда пойти — к невесте бывшего друга или в публичный дом. Не бойся. Адомас не рассердится — не так давно он предлагал мне с тобой переспать. — Гедиминас нагло уставился на Милду, думая: «Сейчас получу по морде — и пускай: хоть одну ночь эта дамочка не сможет заснуть». И вдруг с удивлением почувствовал, что его охватывает желание.
— Иногда вы, мужчины, бываете очень щедрыми, — сказала она и снова едва слышно рассмеялась. — К сожалению, не все женщины это ценят. Может, потанцуем?
Гедиминас смотрел на нее с презрением, стараясь подавить разгорающуюся страсть.
— Как-то во сне я тебя любил, — сказал он; знал, что этого говорить нельзя, но не мог сдержаться.
— И это было тоже с разрешения Адомаса? — шепотом спросила она.
— Нет, тогда еще был жив господин Берженас, — ответил он, удивляясь, как — просто до неузнаваемости — меняется ее лицо.
— Сегодня ты потрясающе интересен, мой милый.
— Не думаю. — Он покачал головой. — Просто захотелось пройтись грязными сапогами по чистому снегу.
Тогда он услышал приглушенный смех. Ее лицо исчезло, и, как в тот раз, когда он читал ей свои стихи, его охватила лиловая, с фиалочным запахом темнота.
Глава пятая
Она жила рядом с аквариумом, иначе говоря — миром, разбитым невидимыми переборками на множество крохотных клетушек. Вещи и люди были запиханы вперемежку в эти стеклянные ларчики, они что-то делали, куда-то спешили, смеялись или заламывали в отчаянии руки, а она смотрела на эту пантомиму, и ничто ее не пугало. Иногда — очень редко, тайком от Катре Курилки — забредал отец. Несколько скупых ободряющих слов, робкая улыбка, сдержанное рукопожатие, но и тут ее сердце ударялось о холодную стеклянную перегородку — он тоже был обитателем аквариума. Гедиминас писал своему доброму старику (дороги развезло, и он больше не ездил домой): «…и кучу сердечных приветов для Аквиле…» К рождеству он будет дома. Она не обиделась, что он не написал ей лично: что ж, он тоже, как все, в стеклянной клетушке. Брела по деревне с почтового пункта с новыми газетами и этим письмом, а в одном дворе — в стеклянной загородке аквариума — стоял паренек и кричал ей в спину: