Пастуха поблагодарили, и он отправился восвояси.
— М-да, — выдавил, растирая лицо руками, начальник разведки бригады. — Если это чехи, то только из отряда Магомеда Алхоева. Хотя непонятно, что им там делать. Опорный пункт там не закрепишь, да и зачем это делать под носом у бригады?
Подполковник Пушков, начальник разведки, любил разгадывать шарады, лично ходить в разведку и доверять одному только командиру взвода Стольникову. Ни одно из этих увлечений его продвижению по службе не мешало, и он давно бы уже служил при штабе внутренних войск в Москве, подметал бы выходными брюками Арбат. Но он нужен был бригаде, и генерал Зубов объяснял застой в карьере Пушкова следующим образом:
— Уйдешь, и что? Превратишься в тыловую крысу. Где ты будешь в Москве в засаде сидеть? В Марьиной Роще алкашей вырубать?
Доводы действовали безотказно. Пушков готов был служить в бригаде еще десять лет, лишь бы ему не мешали накрывать группы Алхоева и ему подобных.
Стольников рассмеялся.
— Владимир Петрович, ждешь контратаки?
Между командиром разведвзвода и начальником разведки бригады по давно установившейся традиции шли разговоры, со стороны кажущиеся спорами и даже стычками. Изредка присутствующие на таких встречах офицеры тревожно водили взглядами и произносили что-то вроде: «Да ладно, мужики, что вскипятились? Одно же дело делаем, чего ругаться?..» И тогда Пушков и Стольников хохотали.
Смысл всех споров заключался лишь в том, чтобы выдавить из них истину. Один предлагал версию и давил до последнего, роль второго заключалась в изобретении действенных способов эту версию превратить в ошибочную. Но только — действенных, логичных, чтобы окончательно отречься от одной версии и перейти к другой.
— Жду, Саша.
— А тут все просто. Там схрон, я считаю. Лежку хотят организовывать близ Сунжи, вдали от Ведено…
— Вдали ли?
— А два с половиной километра — разве не «вдали»? Из чего палить? Из зенитной установки? И по какой цели? По райотделу милиции? Цель средства не оправдает.
— А диверсия?
— Какая? Воду в Сунже отравить?
— Логично. Нет причин для беспокойства.
— На этот счет — нет. На другой — есть. Схрон там, — настоял Стольников. — Почистить не мешало бы, Владимир Петрович.
Пушков выбрался из-за стола и прошелся по кабинету. С тех пор как оперативная бригада МВД особого назначения перебралась из палаток в благоустроенные модули, он чувствовал себя неуютно. Как хорошо было в самом начале 2000-го! Лежишь в холодной палатке в районе аэропорта Северный, стучишь зубами, дров нет, электричества нет, вода херовая — красота! А что теперь? Обогреваемые, светлые модули, совещания проводишь не при самодельном «светлячке» из консервной банки с подсолнечным маслом, а при люстре. При — люстре!.. А вот раньше зайдешь с улицы, где дождь хлещет, в темную палатку и — на влажный матрас под три одеяла. На мертвой «буржуйке» на двух таблетках сухого горючего котелок для чая полчаса уже греется для четверых. А ты лежишь, греешь понемногу мокрую одежду, и скоро одежда начинает греть тебя за твой же счет. А над головой — «шшшу!.. шшшу!..». Артиллерия с высоты «зеленку» вокруг Грозного обрабатывает. Как в сказке. Это шипение летящих над койкой снарядов убаюкивает и умиротворяет. Как-то раз артиллеристы на неделю взяли выходной, так Пушков уснуть не мог. Тишина отвратительная, от бессонницы едва серым не стал.
И вот лежишь, греешься, и это удовольствие — ожидание, когда вода закипит, чтобы в нее можно было заварку всыпать, — ни с чем не сравнится. В такие минуты начинаешь понимать, что есть счастье. И что пол с обогревом, ванна из оникса и бутылка коньяка перед телевизором никогда не сделают мужчину счастливым.
Стольников прибыл в бригаду три года назад, уже после благоустройства бригады под Грозным. И упрекнуть капитана в непонимании разницы между просто счастьем и мужским счастьем тоже нельзя. Три месяца отлежал с ранением во Владикавказе, а до этого служил в Софринской бригаде особого назначения, тоже командиром разведвзвода. Но встретились вот они однажды в Грозном, сошлись, и попросил Стольников перевода. Было между этими двумя понимание более тонкое, чем может быть между братьями-близнецами, и такое же крепкое, как между друзьями. Хоть и разница в возрасте в десять лет.