Хотелось ответить что-то вроде: «Много, Вася». Но подобной фамильярности я себе не допустил.
Понятно же, что я могу принимать решения, но и решения эти могут встретиться с такими препятствиями, что ни характером, ни даже силой не продвинуть. Поэтому нужно кого-нибудь подкупать. Кого именно — я знал.
Да, я уже причислил Афанасия Кирилловича Нарышкина, да и, почитай, всех Нарышкиных скопом, в ряды своих врагов. Но если для нужного дела мне предстоит договариваться с врагами, я сделаю это.
Упёртость и принципиальность нужны в каких-то делах, это факт. Но каждый дипломат, каждый переговорщик должен быть как тот уж, который выскальзывает из рук, а не как булыжник, который можно взять и швырнуть в сторону. Афанасий еще пожалеет, что решил меня убить. И пусть бы он успокоился и расслабился. Удар можно нанести, хоть бы и через год.
А еще, как я погляжу, он становится таким раздражителем для всех игроков, что они должны тратить свои ресурсы на сдерживание Афансия, как и других Нарышкиных.
Василий Васильевич — очень богатый человек. И для него потеря даже десяти тысяч ефимков — это не катастрофа. Тем более, когда на кону стоит его жизнь и его любовь. Пусть раскошеливается. Главное, сделать так, чтобы не подумали о взятке мне.
Голицына увели, и, смотря на закрывшуюся дверь опустевшего кабинета, я словно потерял стержень. Поплыл на стуле, на котором до этого гордо и с идеально ровной спиной сидел. Последние несколько часов мне приходилось терпеть боль и ряд других неприятных ощущений, которые болью не назовёшь, но мукой — вполне даже можно.
Дверь снова открылась, в комнату тут же зашла Анна.
— Вижу, соколик, яко тебе дурно, — участливо сказала Аннушка.
С трудом, но я, кивнув, поднялся. Анна сняла с меня кафтан. Сразу стало легче. И не думаю, что только оттого, что освободился от тяжёлой одежды. Это девушка на меня действовала волшебным образом.
Стало вдруг стыдно, что я лишь несколько часов назад поручил Никанору разузнать всё о том, какие у бояр или сильных дворянских родов есть девки на выданье. Женитьба — это тоже своего рода политика, но….
— А что ты знаешь про своих родителей? — спросил я.
Аннушка зарделась. Она покраснела, глазки в пол опустила. Поняла, стало быть, к чему я начал этот разговор.
— Мне было три лета от роду, брату моему, нынче почившему от хвори, десять годков стукнуло… — ища слова и смущаясь, начала говорить Анна.
В общих чертах я уже знал, что она — дочка какого-то то ли мурзы, то ли бея. То есть происхождения девушка была пусть и степного, но благородного.
Однако времени прошло очень много. Главный аманат, заложник, отданный во исполнение условий, брат Анны — умер. Он был старше, да и она — девушка, а не наследник власти.
Но да — её отцом, насколько могла сама Анна знать со слов Игната и самого аманата, её умершего брата, был знатный ногайский бей. По-нашему, по-русски, что-то вроде князя.
Её отец некогда сходил в грабительский поход на Русь. Поход тот оказался неудачным. Ответным набегом с засечной черты русские воины ударили точечно по землям бея. Вот и пришлось ему отдавать своих детей. Земли ногайский князь не отдал, а детей — да.
— Жив ли твой батюшка? — спросил я у Анны.
— Живой… токмо…
— Договаривай! — потребовал я.
Анна заплакала, но сквозь слёзы всё-таки рассказала:
— Меня снасильничали, когда батюшка вновь пошёл на русские земли и привёл великий полон…
Ну, а больше добиться от Анны было ничего нельзя. Она вдрызг разрыдалась. Я попытался было успокоить, но куда там…
Только и смог понять, что одну-единственную мысль:
— И нынче я никому не нужна, порченная. А главное… я тебе не нужна… Возьми меня в свои полонянки! Уж лучше с тобой… — причитала Анна.
Наверное, если бы кто-то был на моём месте, так и согласился б величаво на её мольбы. Да поторопился б своё право утвердить, забыв даже про раны и боль. Но то не я. Мне подобное счастье не нужно. Да и не счастье это вовсе. Если суждено, пусть будет. Но точно не после тяжелых воспоминаний.
Москва. Кремль
20 мая 1682 года
— Ваше Величество, сие нужно выучить, словно бы молитву, — сказал я, передавая Петру Алексеевичу лист бумаги, где была написана таблица умножения.
Уж и не знаю, выведена ли уже такая в этом времени. Важно другое — царь и понятия не имеет о таблице умножения. А ведь без этого невозможно осваивать арифметику.
— Скука! Не желаю я сие научать! — закапризничал государь.
— А после этого урока обязательно воспоследует история, — мотивировал я государя.