А только бы не вышло так, чтобы русский царь всё тянул в свои царские палаты всяких баб безродных. Анны Монс или Катьки, она же Марта, русскому отечеству не нужно. Как-нибудь и без них справимся, в этом я был уверен.
— Ты нынче говоришь, яко мой духовник. Государь повинен образом своим быти чистым, — Пётр, чуть закатив глаза, передразнил приставленного к себе духовника.
— Государь, я частью согласен. Коли при дворе твоём блуда не будет, то меньше его станет и по всей Руси. Токмо дела державные я поставлю вперёд любого благочиния, — сказал я.
Признаться, несколько слукавил. Дело в том, что в общении с Петром Алексеевичем, да и с любым иным мальчишкой, всегда нужно применять некоторые психологические хитрости. Вот невзлюбил он своего недавно назначенного духовника отца Иллариона. И я не могу твердить, что священник хорош.
Там, впрочем, такое ощущение, что это обоюдное. Нет, заговора там нет. Однако Илларион гнёт свою линию, невзирая на мнение государя. И Петр для него вообще не авторитет, а заблудшая и строптивая душа. Понятно, что для церковного человека самое важное — это Святое писание и жития святых, как пример.
Однако и Пётр Алексеевич — не из тех людей, и это уже пора принять как данность, кто готов следовать за прямыми формулировками и незыблемыми догмами.
Я и сам воспринимаю этого священника если не за своего врага, то уж точно не за союзника. Мы пока присматриваемся друг к другу, но это как два дуэлянта наблюдают каждый за своим противником, изучая повадки.
Знаю, что каждое занятие с духовником начинается со слов о том, что я учу глупостям всяким. А тут поди-ка, взял да согласился с Илларионом, о нравственности сказал.
— Ваше Величество, смею надеяться, что завтра наши уроки пройдут не менее плодотворно, — заканчивал я занятия с Петром. — Матушке вашей я направил прошение, дабы дозволила пригласить на ваше учение одного немца — Патрика Гордона.
— Верно ли я понял? Того славного Патрика, что доблестно воевал при Чигирине? — радостно воскликнул юный царь.
Я улыбнулся и кивнул в знак согласия.
Никуда не деться. Считаю необходимым, чтобы будущий великий царь, а, возможно, и Император, начинал знакомиться с носителями европейской культуры.
Только я предпочитал, чтобы государь знакомился с теми личностями, которые в будущем могли бы стать весьма влиятельными фигурами при нём (под моим присмотром). Да и знакомство такое должно происходить не в фривольной форме, при распитии горячительных напитков, а при более достойных занятиях.
Более того, кукуйцев-иноземцев таким образом я хотел повязывать своим общением. Гордон — достойный офицер. И Лефорт, конечно, пригодится, если только меньше будет спаивать государя.
В целом наши занятия были усердными, но не изнурительными — в день составляли не более трёх часов. И то интенсивная учёба занимала как бы не академические сорок пять минут. Пётр Алексеевич по прошествии часа уже начинал терять интерес к обучению. Он элементарно не мог усидеть на стуле.
Так что зачастую уроки истории, упор в которых я делал на примеры комплексного управления государствами, проходили у нас в движении. Иначе просто нельзя. Гиперактивность Петра Алексеевича не позволяет.
Об этом я предпринял попытку дельно поговорить с Никитой Моисеевичем. Но пока этот наставник Петра не хочет использовать напрашивающиеся решения.
Между тем, Никита Моисеевич Зотов стал более ответственно подходить к своей службе. Как минимум, он два часа мурыжит государя науками. Так что в какой-то степени избавляет меня от необходимости превращать обучение правителя Государства Российского в рутину.
Нужно будет, чтобы ещё и Зотов принял систему чистописания. Почерк царю нужно срочным порядком выправлять. Вышедшее из-под его пера должно и выглядеть достойно.
— Ты будешь ли знакомить меня, как вести следствие? — когда мы уже заканчивали занятия и я собирал нужные бумаги, спросил государь.
— А вот послезавтра о том и поговорим, Ваше Величество, — ответил я.
Лучше всего оставлять на уроке некоторую недосказанность, интригу, чтобы после, уже завтра развеять таинственность. Однако, вновь напустить тумана. И так дальше. Этот эффект я бы назвал «Тысяча и одна ночь». Шахрезада именно так и выживала, заставляя правителя не убивать ее, ибо следующей ночью закончится рассказ сказки, остановленной хитрой женщиной на самом интересном моменте.