Черные капли отделились от плоскостей и полетели, выгибаясь плавной дугой. Нарастающий визг ударил в уши, заставил припасть к земле.
Бомбы вскинули воду на речке, вырвали на берегу воронку. Одна бомба взорвалась неподалеку от медсанбата. Старый сарай заскрипел от взрывной волны, но устоял. Осколки посекли черепичную крышу.
В цель попал единственный осколок. Он угодил в грудь майору медицинской службы Долининой Евгении Михайловне, когда она, заслышав свист бомб, выскочила из перевязочной и побежала к сараю.
Евгения Михайловна удивленно вскрикнула, прижала руки к груди, покачнулась, силясь удержаться на ногах. Не смогла, боком упала на землю, последним усилием перевернулась навзничь и закрыла глаза.
Николай узнал об этом на другой день. Он прибежал в медсанбат. Пожилой санитар строгал доски на гроб. Потерянно бродили молчаливые сестры. Заместитель начальника медсанбата майор Протасова, угловатая, с мужской хрипотцой и усиками на верхней губе, перебирала бумаги и вещи Евгении Михайловны.
— Проститься пришел, старший сержант? — спросила она и заплакала по-деревенски беззвучно.
Евгения Михайловна лежала в темной пристройке позади перевязочной. В полумраке белела простыня, прикрывавшая неестественно длинное и тонкое тело. Заостренный нос, мертво стиснутые губы и фиолетовые провалы глазниц. На стуле, припав крупной головой к окоченевшему плечу мертвой, сидел нейрохирург армейского госпиталя полковник Симин.
В дальнем углу, едва различимая в темном платье, стояла Геновефа и шептала по-латыни заупокойные католические молитвы.
— То зла война, пан сержант, — вздохнула она, увидев Орехова. Перекрестилась и тронула повешенный поверх платья крест. На нем белел распятый людьми бог с карминовыми капельками на точеном из кости теле.
У полковника Симина горбатилась спина. Узкие погоны неловко встопорщились на плечах.
— Матка бозка, крулева неба и земли… — заунывно шептала Геновефа и незаметно крестила спину русского полковника.
Приглушенное бормотание разозлило Николая. Санитарки и сестры, глотая слезы, делают перевязки, разносят по медсанбату еду и лекарства, стирают бинты, принимают раненых. У них дел полные руки. Получается вроде так, что больше всего скорбит по Евгении Михайловне эта неведомая монашка.
— Шли бы вы отсюда, пани, — сказал Николай. — Неверующая доктор, что вам на молитвы тратиться…
Геновефа растерялась, спрятала нагрудный крестик в складки платья и вышла за Николаем.
Обидчиво поджав губы, она сказала ему:
— От сердца у меня то шло, пан сержант… Иезус Христус, то сердце чловечи. Он не велит убивать.
— Не убий, значит, — насмешливо сказал Орехов, остановился и оглядел Геновефу. Спросил грубовато и откровенно: — Какого же хрена твой бог войны не прикроет? Четвертый год люди друг друга бьют, а он с небес посматривает и пальцем не шевельнет…
Геновефа протестующе вскинула руки.
— Цо пан муве! — ужаснулась она. — Не можно смеяться над верой!
— Бог, что ли, накажет? — усмехнулся Николай. — Немцы бы не стукнули напоследок, а бога я, пани, не боюсь…
Евгению Михайловну похоронили на окраине села возле медсанбата. На берегу, где росло десятка два сосен, кленов и ясеней. Деревья смотрелись в черный омут польской реки Мадзеле. Молчаливый октябрь разливался по захолодавшим полям. Пригорок был усыпан хвоей и влажными палыми листьями. Желто-золотистыми, облетевшими с ясеней и багряно-красными, скинутыми кленами. На земле было огромное кладбище умерших листьев, и люди бездумно топтали их прах, в котором шаги затихали и ступали мягко. Трава у реки, утомленная тяготой прожитою лета, была тронута инеем. На одиноких камышинках блестели крупные капли.
С пригорка был виден лес за рекой. Щетинистая желто-зеленая гряда тянулась на восток. В ту сторону, где за сотни километров лежала родная земля.
Отказала в последнем судьба Евгении Михайловне. Прах ее ляжет на песчаном взлобке возле маленькой польско-мазурской деревни Старо-Мадзеле. Чужие сосны будут шуметь над могилой, чужие облака плыть в небе. Летом прибегут чужие ребятишки, и незнакомая речь будет звучать на пригорке…
Те, что хоронят, уйдут на запад. Им еще воевать.
Сейчас стоят они тихой и тесной толпой, обнажив головы. Солдаты, офицеры, сестры и санитарки. Здоровые и раненые. Слушают, что говорит усталый подполковник, командир полка Петр Михайлович Барташов, и думают о смерти. Думают, что, может, им вот так же доведется лечь в чужую землю.