И вот он снова стоит на берегу реки. Скоро начнется, как пишут в оперативных сводках, форсирование водного рубежа. Там, где полуживым ушел от немцев, Фомин наведет и паром и мост, чтобы прошли на другой берег все, кому положено, и всё, что положено по плану операции. Командир полка может не опасаться за переправу. Будет она, товарищ подполковник! Теперь не сорок первый. Научился майор Фомин воевать, научился переправы наводить надежно.
Капитан Пименов прислонился спиной к стенке хода сообщения. Ждал, пока подполковник и саперный майор закончат разговор.
— Пошли дальше, капитан, — сказал Барташов.
Мягко ворчала вода. То ли кружился под берегом небольшой водоворот, то ли выбился в осоке неприметный родничок, размыл суглинок, проложил дорожку и скатывался в реку.
Штурмовая группа лежала за кустами тальника. Плот был уже спущен на воду, и на нем, словно заснувшие вповалку люди, угадывались манекены. Плот был длинный и узкий. Четыре толстых сосновых бревна, прочно связанных проволокой, поперечными брусьями и глубоко загнанными скобами, темнели в осоке.
Лейтенант Нищета сидел под кустом, сдергивал с ветки тальника листья и покусывал их, ощущая, как горькая свежесть холодит рот и пощипывает язык.
Узнав командира полка, лейтенант выплюнул недогрызенный листок и вскочил. По правилам полагалось отдать рапорт, но шуметь было нельзя, и Нищета растерянно застыл, приложив руку к пятнистому капюшону.
— Садитесь, лейтенант, — сказал подполковник и уселся на землю, подвернув край плащ-палатки. — Пришел вот на вас взглянуть.
— Такие же, как были, товарищ подполковник, — осмелел лейтенант. — Все готово.
Барташов посмотрел на часы.
— Через полчаса пойдете, — сказал он. — Гранат достаточно взяли?
Петр Михайлович знал каждую деталь операции штурмовой группы, но еще раз напоследок принялся расспрашивать лейтенанта Нищету.
Лейтенант отвечал толково и четко. Барташову понравилась собранность командира штурмовой группы, серьезность его ответов. Не раз приходилось подполковнику беседовать с разведчиками, уходившими на задания. Обычно сознание предстоящей опасности угнетало людей. Они тяжело молчали. Отвечали нехотя, коротко, скупо. Бывало и наоборот. Ухарски распахнутые воротники маскировочных халатов, бойкие, наигранные ответы: нам, мол, теперь черт не брат. Либо голова в кустах, либо грудь в крестах…
Молчания подполковник не любил, ухарства терпеть не мог. Знал, что могут и не вернуться разведчики, но обрывал ухарей сразу.
— На кручу с ходу не бросайтесь, — сказал подполковник лейтенанту. — Оставьте Харитошкина с пулеметом у ветлы. Он с фланга прикроет, не даст немцам особенно высовываться. Под кручей — мертвая зона. Из траншей вас не достанут. Сначала оцените обстановку, а потом уже смотрите, в какую щель клин загонять…
— Ясно, товарищ подполковник… Сообразим. Главное — через реку перебраться.
— Туману много навалило… Переберетесь незаметно.
— Не поспеем, — вздохнул Нищета. — Солнце взойдет, и туману конец. Едва обогреет, и его как не бывало.
— Значит, проворнее надо перебираться, — подполковник посмотрел на сереющее над лесом небо и добавил: — В случае выполнения операции будете представлены к награде.
Нищета неожиданно обиделся.
— Мы, товарищ командир, не за наградой идем. Добровольно согласились. Как кому совесть сказала.
Подполковник смутился. Строгие, сдержанные слова Нищеты помогли ему понять ту особую собранность разведчиков, которую он ощутил сразу. Все, кто уходил с плотом за реку, уходили не по приказу, не из-за наград. Уходили по долгу — высокому проявлению человеческого духа, которое и на войне не часто встречается.
— Простите, лейтенант, — смущенно сказал подполковник. — Конечно, главное — за реку перебраться.
Он вгляделся в сторону, где неразличимой темной кучкой сидели разведчики.
Петр Михайлович знал, что среди них находится и старший сержант Орехов.
Николай Орехов… Колька… Скоро уже три года, как военная судьба Петра Михайловича причудливо переплелась с судьбою этого солдата. Вместе начинали воевать в Заполярье, теперь снова шагают рядышком на фронтовой дороге, по самой кромочке.