Орехов вынырнул из-за кустов так бесшумно, что девушка-часовой испуганно отскочила в сторону и сорвала с плеча винтовку.
— Чего тебе? — сердито спросила она, но тут же пришла в себя. Глаза любопытно скользнули по Орехову. — В гости, что ли, пожаловал?
В словах слышалась издевка.
— У нас сегодня неприемный день, — продолжала она. — Узелков с утра не с той ноги встал… Всех гостей заворачивает. Стрелять, между прочим, часовым приказал в каждого постороннего.
Издевка эта помогла Николаю побороть смущение.
— Так я же не посторонний, — ответил он. — Я же из своей разведки, меня убивать не полагается. Грех Узелков примет, если снайперы своего разведчика ухлопают.
— Разговорчивый, — усмехнулась девчина. Глаза ее подобрели. — К кому пришел?
— Грибанову позовите.
— Так ты, значит, земляк Валькин?.. Так бы сразу и сказал. Личность ты нам знакомая. Посиди тут, сейчас позову. Из-за кустов не высовывайся.
Через несколько минут подошла Валя. Гимнастерка туго перепоясана ремнем, на груди позвякивали орден Славы и медаль. Волосы зачесаны назад, широкий лоб открыт. Обветренное, загорелое лицо казалось коричневым. В руке гибкая веточка, видно, сломила на ходу с березки.
— Вот землячок к тебе явился, — сказала часовая и чувствительно толканула Николая под ребро стволом винтовки. — Подходящий сержантик… Гляди, Валька, чтоб майор не узнал про твое хороводство… Упечет сержантика за тридевять земель, и пропал мальчик во цвете лет.
«Какой еще майор? — встревоженно подумал Орехов и почувствовал, как заколотилось сердце. — Что это еще за майор выискался?»
— Помолчи, Шурочка, — сказала Валя. — У тебя язык без костей, а кто не знает, поперво́й может и поверить.
Орехов глубоко вздохнул и почувствовал, как стук в груди начал затихать.
Валя протянула руку. Рука была сильной, с твердой, шершавой кожей возле большого пальца. «Затвором набило», — догадался Николай. Глаза девушки смотрели на него в упор. Прозрачные, с удивительно отчетливой и ясной точкой зрачков.
— Заблудился, что ли, земляк? — насмешливо и снисходительно спросила Валя.
Николай никак не мог привыкнуть к этому наигранному тону, за которым Валя пряталась как за колючим забором. Он ведь чувствовал, что она не такая, по глазам видел, что рада встрече, а слова были как репей, как колючки на шиповнике. И брови с натуженным изломом и ненужные ямки в углах поджатых губ.
— Нет, пришел тебя повидать, — сказал Николай. — Раньше не мог вырваться, а вот сегодня удалось.
Он понимал, что надо сломать этот глупый частокол, который незримо разгораживал их.
— Мне очень хотелось увидеть тебя, — повторил Николай, упрямо не принимая шутливо-иронического тона, который в разговорах сбивал их, уводил в сторону.
— Коль не шутишь, так хорошо, — голос Вали дрогнул, а в глазах притух и разлился какой-то непонятный свет. — Ты, я слышала, в штурмовой группе был?
Николай кивнул. Про штурмовую группу говорить не хотелось. Валя поняла и первый раз взглянула на Николая открыто, с доверчивостью. Затем пошла в глубину теплого, прогретого солнцем леса, испятнанного причудливыми тенями и багровыми бликами клонившегося к горизонту солнца. Шла, помахивала березовым прутиком, на конце которого зеленел венчик листьев. Нагибалась под ветками, отводила их в сторону и придерживала, чтобы они невзначай не хлестнули Николая по лицу.
— Я вчера во сне братишку видела… Его тоже Колей звать. Маленький еще, шестой год пошел… — И добавила: — На тебя совсем не похож. Лопоухий и нос пуговкой.
Добавила задушевно и мягко. Будто пожалела, что не Орехов ей приснился.
Николай промолчал. Ему было хорошо идти так по лесу вслед за Валей, слышать ее голос, примечать, как рука ее бережно отводит в сторону ветки.
— Я недавно самоволку сделала, — рассказывала Валя. — На переправе потихоньку отстала и убежала на передок. Там на немцев наткнулась. В траншею гранату кинула, гляжу: трое. Лопочут что-то и руки вверх. Один без мундира, рубаха разорвана, и волос на груди в завитках — противно так. У меня тоже, конечно, видик. В маскхалате, с гранатами, финка на поясе. Когда повела, волосатый все бубнил: «Гут или капут!» Боялся, что я убью…