Выбрать главу

Напрягая слух, она разобрала далекое журчание воды.

В крайнем положении глаз или, точнее сказать, при смещенном поле зрения — ничего иного нельзя было утверждать, потому что Золотинка не улавливала естественного напряжения, какое вызывает поворот глазного яблока в глазнице — она разглядела нечто чернеющее там, где при благоприятных условиях следует рассчитывать на кончик собственного носа.

Если нос у нее был, то совершенно черный.

Сгоряча Золотинка не успела еще и испугаться по-настоящему, не то, чтобы осмыслить свое положение и прикинуть последствия, но томительный ужас уже подкрадывался к ней исподволь… безысходность… полная невозможность пошевелиться и закричать.

И чувство времени, основанное на телесных ощущениях, тоже отсутствовало. Обнаженная мысль как бы лишилась отсчета, основанного на течении бытия. Все, что можно было сказать: прошел неопределенный ряд мыслей. Долго это было или нет, Золотинка услышала грохот: что-то бухнуло раз-другой, задребезжало, медленно поднималась пыль. И появился истукан с тяжелой каменной глыбой в руках.

Вот, значит, для чего он удалился, вовсе не обескураженный никакими сомнения, — Порывай искал увесистый таран, чтобы сокрушить железную дверь.

Медный болван остановился против Золотинки и выронил камень. Потом в некой мешкотной раздумчивости ступил ближе, стена и потолок взметнулись перед Золотинкой, все перевернулось и обвалилось, так что она успела охватить взглядом часть коридора. И снова все тотчас же опрокинулось. Но Золотинка оставалась при этом совершенно неподвижна, она не знала чувства равновесия, не кружилась у нее голова и не захватывало дух при самых ошеломительных переворотах. На взор ее набежали мелькающие пятки болвана и растрескавшийся плиточный пол. Стало быть, она очутилась на плече у истукана.

Еще Золотинка успела отметить перемену там, где видела прежде ряд изваяний: одно из них, второе с краю, как выпавший зуб, исчезло. Оно очутилось на плече у Порывая. Золотинка и была этим изваянием. Она превратилась в статую. В ту высокую черную женщину с гладким животом и гладкими руками… что-то такое припоминалось. Трудно только было теперь сказать, были у статуи ноги или же каменные складки покрывала переходили в тяжелое круглое основание?

И недолго она обманывалась относительно намерений Порывая, медный человек прихватил с собой статую не потому, что распознал скрытую в изящном художестве душу, а как раз наоборот, по причине противоположного свойства: понадобилась крепкая твердая глыба, плотная и тяжелая. Это обнаружилось сразу, когда они дошли до конца коридора. Все взметнулось перед Золотинкой — грохот, пыль, Порываевы руки, грудь, мелькнул пролом. Они прошли сквозь стену! Золотинка успела отметить свежий развал кирпичей и колеблющиеся в клубах пыли обрывки обоев.

С самого превращения Золотинку не оставляло состояние немотствующего изумления, тем более тягостного, что она не имела способа проявить себя и только схватывала все то, что подворачивалось взору: разливы вод, потекшие стены, потолки и пол, обломки разрушенных дверей, проломы — хватало трех-четырех ударов, чтобы Порывай пробивал стену. Он двигался прямиком, неведомым своим чувством угадывая положение оборотня в пространстве.

Так они выломились во двор, где ровно шумели водопады. Случайный мажущий взгляд не открыл Золотинке людей и никого вообще, кроме дохлых едулопов. Она упала в воду и снова вынырнула. Медный человек прихватил свой тяжелый пест и вернулся во дворец другим ходом. Предстали все те же разоренные, перевернутые вверх дном, положенные на бок, взлетающие и падающие покои. Местами Золотинка примечала прежние проломы и разбитые двери — Порывай кружил. Кружил, должно быть, Лжевидохин. Или утратившие руководство едулопы.

Потом Порывай поднялся по лестнице, походя проломил простенок и вышиб дверь, все разметая перед собой, и снова прошествовал чередою затопленных покоев. Открылся обширный мусорный чердак; срываясь с пыльных балок целыми гроздьями, взметнулись летучие мыши.

В глубоких оконцах, прорезавших изнутри кровлю, случайный взгляд выхватывал краюшки расчерченного переплетом простора — повитую размочаленными прядями облаков лазурь.

Порывай ходил кругами, словно потерявшая след ищейка, и останавливался. Потом он взмахнул Золотинкой и с треском перешиб опорный столб в полтора обхвата толщиной — остро желтеющий излом напоминал собой перебитую кость чудовища. А Порывай продолжал; неспешно двинувшись вдоль ряда поставленных по оси чердака опор, он расшибал их одним взмахом каменного песта. Потрескивала и кряхтела крыша, жутко вздыхала, но держалась на прочно устроенных перевязях. Проломленные столбы свисали из-под гребня крыши неровным, расстроенным рядом. Порывай принялся за стропила. Крыша трещала, оседая неожиданными крушениями, с шумным шурханьем целыми пластами осыпалась по краю пролома черепица. Приноровившись к мерному рабочему шагу, медный человек шагал, как косарь на лугу; отмахивая Золотинкой, добросовестно прокосил он низ крыши по одной стороне чердака — балки, обрешетку и черепицу сразу, и когда прошел торцевой стороной, крыша обвалилась всей путаницей стропил прямо на Порывая. Он разгребал ее руками, каменным пестом и выломился на волю.

Над изломанными горбами осевшей кровли метались летучие мыши. А на самом перевале, на перекореженном коньке шатались и скользили с оборотнем на руках два голых балбеса. Как занесло их сюда под самое небо, сознавал ли чародей сколько-нибудь ясно, где оказался, — это невозможно было уразуметь. Видение мелькнуло и пропало, Золотинкин взор уткнулся в порушенный край кровли.

Все трещало вокруг и вздрагивало, она провалилась ниже, взором в мусор, и опять взлетела — в кратчайший миг открылись далекие горы и склон с дорогой, где валили из крепости расстроенные толпы беглецов, грязно-белое пятнышко среди людей — Поглум. Все это Золотинка увидела, а подробности осознала потом. Медный человек не останавливался, он продолжал разрушение, толкал и сбрасывал в пропасть путаницу ломанных бревен вперемешку с черепичным дрязгом, крушил все подряд, не разбирая.

Золотинка плохо понимала невразумительное мелькание в глазах. Перед мысленным взором ее стоял тот горный склон, где шагал, возвышаясь над людьми Поглум… Медведь ушел и, значит, ушли все. И Юлий. И Нута. И воевода Чеглок. И Хилок Дракула. И Золотинкино подобие, Лжезолотинка — все. Все ушли…

И вдруг все кувыркнулось, Золотинка не успела понять, что падает, как резво крутнулась перед ней крыша, стена, водопады и небо… Она плюхнулась в воду, поток сомкнулся взбаламученной мутью. Еще посыпалось что-то сверху, щебень и камни, пал, навалился на глаза обломок стены… Золотинка почти не видела.

И долго, невозможно сказать, как долго, ничего не происходило, хотя Золотинка слышала разносившиеся под водой, бухающие удары. Понемногу поток очистился, по верхнему краю поля зрения побежали быстрые солнечные узоры. Вода, наверное, спала. Золотинка распознала кусочек густого вечернего неба… И что-то темное, необъятное рухнуло… Настала мгла.

Еще она разбирала изредка доносившееся громыхание… И опять что-то ухнуло — окончательно. Тишина окутала Золотинку. Ослепшая, она утратила теперь и слух.

Настала пустота. Лишенный времени и размерений глухой мрак. Что-то такое необъятное, что страшнее и безнадежней ночи.

Только замкнутая на саму себя мысль.

Бесконечное повторение одних и тех же кругов.

Ни отрады, ни перемены, ни возбуждения… ибо и возбуждение выдыхается, когда нечем питаться.

Понемногу и неприметно мысль глохла, тускнела, стирались воображение и память. Раз за разом повторяясь, воображение исчерпывало себя и становилась ненужной память, которую не к чему было приложить.

Золотинка неотвратимо тупела, погружаясь в смутный и безразличный сон.

Не годы, недели и месяцы понадобились для того, чтобы Золотинки не стало.

Она исчезла.

Конец третьей книги