- Подняться бы да уйти назад, за перевал, в родные края. Но нельзя, убьют самого, семье тоже не поздоровится, - с болью и отчаянием в голосе сказал ему в первый же вечер пожилой пуштун, жаждавший услышать последние вести с родины.
Масуду показались странными эти слова. Как можно стремиться туда, где кафиры, подстрекаемые иблисом*, оскверняют и попирают главное, что дал аллах человеку, - веру? Сам Масуд ради нее был готов стерпеть любые лишения. Когда же в лагерях для беженцев он вдоволь хватил горя, им овладело не отчаяние, а ненависть к кафирам, ввергнувшим правоверных в пучину страданий. Да, прав наставник, муалим Ахмад: его место среди тех, кто под зеленым знаменем пророка поднялся на джихад!
______________
* Иблис - название дьявола в исламе.
В учебном военном лагере душманов, где оказался Масуд, никто не мог сравниться с ним в знании Корана. После отбоя, лежа в душной палатке на пыльной, кишевшей блохами кошме, он вдохновенно вещал своим новым товарищам о том, что земная жизнь - только краткий миг, испытание, которое нужно выдержать, чтобы начать затем жизнь подлинную, вечную там, где "тенисты и зелены сады и виноградники, полногруды красавицы и полны кубки".
Подвязка зарядов к мостовым фермам, жестокие приемы рукопашного боя, от которых болело все тело, астматический кашель гранатометов постепенно забывались, когда по вечерам донельзя уставшие за долгие часы занятий молодые парни слушали Масуда. Его слова помогали сносить зуботычины инструкторов, заглушали страх перед тем, что ждало их там, за перевалом, куда рано или поздно придется идти и откуда почти никто не возвращался.
Разные пути привели их сюда. Одних - лютая ненависть к новой власти, превратившей детей заминдаров в голодранцев, которым теперь оставалось самим пахать и сеять. Других "воинами пророка" сделали нужда и голод в лагерях беженцев. Третьих просто загнали сюда дубинками и прикладами: нечего прохлаждаться, когда нужно освобождать родину от кафиров. Впрочем, в лагере повстанцев между ними не делали различия. К счастью, Масуду воинская наука давалась легко. Стрелять без промаха, как и каждый горец-пуштун, он выучился еще в детстве. Силу, ловкость, выносливость унаследовал от отца. Самое же удивительное - в нем, недавнем мирном богослове, вдруг проснулся воин. Причем больше всего Масуда захватывал рукопашный бой, где хитрость, проворство, умение поймать противника на коварный прием приносят победу. А когда его в числе двадцати отобрали в особую группу, которую инструкторы-американцы готовили по расширенной программе - агентурная работа, приемы скрытого фотографирования, радио, шифровальное искусство, автодело, топография, - он и там был одним из первых. Во всяком случае, Длинный Билл, утверждавший, что воюет вот уже двадцать лет без перерыва, часто ставил его в пример.
"Интересно, как бы сейчас поступил мой американец, окажись он в этой ловушке?" - машинально подумал Масуд, прислушиваясь к скрипу ссохшихся половиц на галерее под чьими-то тяжелыми шагами. Возле его комнаты они затихли. Сквозь тоненькую дверь отчетливо доносилось недовольное сопение пришедший, видимо, осматривал замок. Потом слегка подергал дверь. Убедившись, что она заперта, человек так же осторожно удалился. В том, что он вернется и, скорее всего, не один, не было сомнения. Теперь, когда птичка в клетке, они постараются не дать ей улететь.
Поразительно, как быстро им удалось выйти на его след и найти в этом старом караван-сарае, называвшемся гостиницей. Не иначе благочестивый Моджаддади еще вчера известил об исчезновении доверенного телохранителя Хекматиара, а тот поднял на ноги всех своих ищеек. Никаких доказательств у них, конечно, нет, в лучшем случае одни подозрения, но и их вполне достаточно, чтобы расправиться с ним. Вот если бы они знали, что Масуд проник в тайну предстоящей акции, гостиница уже давно горела бы жарким огнем вместе с постояльцами.
Когда вчера днем он рассказал Анвар Хаку, какое чудовищное преступление с помощью американцев задумали главари "Фронта", старик сразу же согласился: медлить больше нельзя. Решили, что Масуду лучше всего добраться автобусом поближе к границе, но не к Хайберу, а куда-нибудь южнее, например, к Парачинару, а там искать способ перейти в Афганистан. Анвар Хак, знавший те места, считал, что в долине реки Куррам это будет не так уж трудно сделать.
Ночь Масуд провел в ашхане, в каморке бабая. За повара и юркого бачу тот ручался, а сам не сомкнул глаз, сидя в темном помещении и наблюдая в щелочку из-под опущенного тента за улицей. Утром с первым намазом он разбудил Масуда и, заставив съесть целое блюдо плова и выпить добрую дюжину пиал чая, распорядился быть готовым уйти, но ни в коем случае не высовывать носа из каморки. После вчерашнего его наверняка уже ищут. Об автобусе пусть не беспокоится, это он берет на себя. Многие заезжают в их улочку, чтобы пассажиры могли поесть перед дальней дорогой. Поэтому Анвар Хак не сомневался, что подходящий обязательно подвернется.
Однако прошло больше двух часов томительного ожидания, прежде чем в каморку вбежал запыхавшийся ашханщик.
- Пора, сынок, - он прижал Масуда к груди и тут же, резко отстранив, вышел.
У выезда на Джанхангирское шоссе прижался к обочине большой, пестро раскрашенный автобус. Масуд едва успел протиснуться внутрь, как из дверей харчевни появился шофер, дожевывая на ходу смазанную курдючным салом лепешку.
За прошедшие годы Масуд почти нигде не бывал, кроме военных лагерей повстанцев да вилл их главарей в окрестностях Пешавара, и теперь с любопытством смотрел по сторонам. Зной еще не завладел равниной. Чистый, освежающий ветерок веял с его родных гор, заставляя чуть шелестеть старые тамаринды, чинары, тополя, росшие вдоль шоссе. По дороге не спеша тащились допотопные арбы с деревянными колесами; торопливо перебирая тонкими ногами, шагали навьюченные ослы, спешили в город горделивые всадники. Кучками шли дехкане, о чем-то споря и размахивая руками. Бродячие торговцы на ходу обменивались последними новостями.
Солнце уже садилось, когда автобус остановился перед длинным двухэтажным домом с галереей, на которую выходили двери комнат. К дому примыкал окруженный дувалом двор, где караванщики оставляли верблюдов и ослов. Судя по пустому загону, гостиница не страдала от наплыва постояльцев. Дальше, ближе к границе, начинались, по словам шофера, "неспокойные места", где ночью лучше не ездить.
Что ж, торопиться теперь некуда, можно и заночевать. Вместе с немногими оставшимися пассажирами Масуд уселся на длинные бревна возле маленькой кухоньки под навесом, заменявшие лавки. Над широким котлом поднимался пар, предвещая скорый ужин. Тут же суетился худой человек в тюрбане и черной жилетке, назвавшийся хозяином гостиницы. Кроме приехавших с автобусом, на бревнах расположились несколько бродячих торговцев. Сложив в кучу тюки с немудреным товаром, они дремали, изредка приоткрывая глаза и морщась от белого света всходившей луны. Он был настолько ярким, что деревня на склоне невысокой горы и развалины старинной крепости на высившемся за ней утесе казались залитыми солнечными лучами.
Съев полную миску горячей наваристой лапши, разморенный Масуд собрался было идти спать, когда к нему подсел один из торговцев.
- Куда едет эта машина? - спросил он на урду, ткнув палкой в сторону автобуса.
- Эта машина едет в Парачинар, - вежливо ответил Масуд, сочтя вопрос просто проявлением праздного любопытства.
В медресе, пока другие мучились над ста четырнадцатью сурами Корана, он выучил, кроме дари и английского, еще и урду, а за последние годы стал говорить на нем, как коренной лахорец. Кстати, Моджаддади взял его к себе именно поэтому: хорошие воинские навыки, знание Корана плюс весьма удобное в этой стране многоязычие.