— Да? — молвила она замирающим голосом. — Да… Спасибо. Вижу. Теперь понимаю. Конечно.
Юлий подле зубца глядел туда, где жестокая сеча оборачивалась резней и бойней, на щеках проступили желваки… но глаза его были закрыты. Он зажмурился.
Глаза Золотинки полнились слезами.
— Почему она плачет? — спросила Нута.
— От радости! — с ожесточенным возбуждением в голосе сказал Рукосил. — Если бы принцесса Септа, которая на самом деле, как установлено, не Золотинка, а царевна Жулиета, если бы она плакала от огорчения, то пришлось бы признать, что нашим туго. А поскольку дело-то обстоит как раз наоборот: наши терпят не поражение, а победу, наши терпят победу! то, значит, царевна Жулиета плачет от радости. В противном случае, опять же, пришлось бы допустить, что она не Жулиета, а Септа.
Золотинка рыдала, прислонившись к камню. Временами до ее сознания доходили деловитые замечания Рукосила, слышала она перемежающуюся дрожь и надежду в голосе Нуты. Треск и звон слабел — мечей становилось все меньше.
— Ага! Вот и последний, кажется! — сообщил Рукосил. — Гляди-ка размахался! Скотина-скотиной, а туда же… Сейчас мы его по башке! Трах! Бац!.. Отлично! Что надо! Получил?! Не нравится?! Готово.
Золотинка прянула к забралу башни и успела еще ухватить миг: человек упал на колено, пытаясь прикрыться мечом. Разили его со всех сторон, меч вывернулся, человек упал, потерявшись в толкучке.
Оставшиеся без дела победители с неостывшими еще мечами и распаленным сердцем двинулись на жмущихся ко рву беженцев. Железо смолкло — душераздирающий вопль пронзил слух. Потеряв мужество, беженцы прикрывались руками, все шарахнулись назад — к пропасти, так что одни срывались, цепляясь за соседей, другие бросались на колени с мольбой о пощаде — их месили мечами, секирами без разбора, пронзали копьями — головы, руки, плечи, лодыжки, скулы, кишки и печень… В считанные мгновения — дух не перевести — покончено было с этим ревущим, мычащим стадом.
И всё. На осклизлой, заваленной трупами земле остались победители. Не похожие на самих себя победители с безумным взором. Скорее ошалевшие, чем ликующие.
— Всех! Всех!.. — разевая рот, пыталась сказать Золотинка, но заглатывала слезы.
Отвернувшись от пропасти, взлохмаченный ветром Юлий уставился на нее в противоестественном забытьи.
— Драные кошки, — без выражения произнесла Нута. У нее стали стеклянные, не видящие глаза. Слепо двинулась она вслед за Рукосилом к лестнице.
А Рукосил, проводив Нуту на десяток ступеней вниз, возвратился под действием возбуждения — торжествующего и злобного.
— Кто, как не ты, погубил несчастных? — выпалил он с налету, не обращая внимания на немо присутствующего здесь Юлия. — Рыдаешь?! Теперь ты рыдаешь! Отлично! Вольно же тебе рыдать! Я проиграл сражение у Медвежьей Тони, я потерял корабли, людей, потерял союзников. Что же ты не рыдала, когда я просил о пустячном волшебстве? О мелкой услуге? Что мешало тебе навести на курников наваждение? Наваждение! И тысячи жизней были бы спасены! — Нос Рукосила выразительно изогнулся, но это был единственный миг, когда конюший говорил неискренне, не то, что действительно ощущал, и потому лицо, мимолетно исказившись, вернулось к обычным ожесточенным очертаниям. — Нет, ты хотела остаться в стороне. Положим. Но чего же теперь реветь? Что такого случилось? Один проиграл, другой победил. Победитель всегда найдется. Во всяком событии две стороны. Кто же заставляет тебя безошибочно выбирать черную? Кто заставляет сочувствовать слабому? Сострадай богатому, защищай сильного, ухаживай за здоровым и будешь крепко спать. А будешь брать сторону слабого… страдание твой удел. Ты выбрала проигравших. Сама их выбрала! Да. А стала бы ты рыдать, если бы мессалоны, войдя в замок, перерезали мне горло и всех перерезали, как сговорились? — Рукосилов нос предательски колыхнулся, о чем конюший, конечно же, не имел понятия. — Я кончил с предателями и дармоедами. Не реви! Не реви, говорю! Не выплакать всех страданий, всех обездоленных не утешить. Захлебнешься в слезах, если примешь на свои плечи все страдания мира. И еще, — сказал он, ступив на лестницу, чтобы уходить. — Никогда не пытайся помочь тому, кто не в состоянии помочь себе сам. Это тебе урок. — Он начал спускаться.
— Где мой Поплева? Что ты сделал с Поплевой? — выкрикнула Золотинка, не владея собой.
Несдержанный, жалкий в своей ненависти, вопль ее отозвался Рукосиловым хладнокровием. Возбужденный до злобы, он почти сразу же успокоился, словно только этого и ждал — чтобы Золотинка вышла из себя. Словно бы только этого — такой малости! — не доставало ему, чтобы утешиться в своих неудачах. Он ухмыльнулся — снисходительно.