– Так решено: поеду! – сказал Володыёвский.
Однако через минуту ему пришла в голову новая мысль. А если она ответит ему: «Так иди же на войну, честной солдат, а кончится война, год будешь ко мне ездить и в глазки мне заглядывать, потому что человеку незнакомому я душой и плотью так вдруг не предамся».
Тогда все пропало.
Что пропало, это Володыёвский понимал прекрасно: не говоря уж о девушке, которую за это время мог взять другой, он сам не был уверен в собственном постоянстве. Совесть говорила ему, что в нем самом любовь вспыхивала вдруг, как солома, но и гасла, как солома.
Тогда все пропало! Скитайся по-прежнему, бродяга-солдат, из стана в стан, с битвы на битву, без крова, без родной души. А после войны ищи по свету пристани, не ведая, где, кроме арсенала, голову приклонить!
Володыёвский решительно не знал, что предпринять.
Тесно как-то и душно стало ему в пацунельской усадебке, взял он шапку, чтобы выйти на улицу и погреться немного на майском солнышке. На пороге он наткнулся на одного из людей Кмицица, которого отдали в неволю старому Пакошу. Казак грелся на солнце и бренчал на бандуре.
– Что ты здесь делаешь? – спросил у него Володыёвский.
– Играю, пан, – ответил казак, поднимая изможденное лицо.
– Откуда ты родом? – продолжал спрашивать пан Михал, довольный, что оборвались на минуту его мысли.
– Издалека, пан, из Звягеля.
– Почему же ты не бежал, как другие твои товарищи? О, все вы такие! Сохранила вам шляхта в Любиче жизнь, чтобы иметь пашенных мужиков, да не успела снять с вас веревки, как вы тотчас поубегали.
– Я не убегу. Околею здесь, как пес.
– Так тебе здесь понравилось?
– Кому лучше в поле, тот бежит, а мне здесь лучше. У меня нога была прострелена, а тут мне ее шляхтянка перевязала, дочка старика, да еще добрым словом приветила. Отродясь я такой красавицы не видывал… Зачем мне уходить?
– Которая же это так тебе угодила?
– Марыся.
– И ты останешься?
– Околею, так вынесут, а нет, так останусь.
– Неужто думаешь у Пакоша дочку выслужить?
– Не знаю, пан.
– Да он такому голяку скорей смерть посулит, чем дочку.
– У меня в лесу червонцы зарыты: две пригоршни.
– С разбоя?
– С разбоя.
– Да будь хоть целый гарнец, все едино ты мужик, а Пакош шляхтич.
– Я из путных бояр.
– Коль из путных бояр, так еще хуже, чем мужик, потому изменник. Как же ты мог врагу служить?
– А я и не служил.
– Где же Кмициц набрал вас?
– На большой дороге. Я у польного гетмана служил, но потом хоругвь разбежалась, есть стало нечего. Домой мне незачем было ворочаться, дом-то мой спалили. Пошли наши промышлять на большую дорогу, ну и я с ними пошел.
Володыёвский очень этому удивился, он до сих пор думал, что Кмициц похитил Оленьку, взяв людей у врага.
– Так пан Кмициц взял вас не у Трубецкого?
– Больше всего было тех, что у Трубецкого и Хованского служили, да и они на большую дорогу бежали.
– Почему же вы пошли за паном Кмицицем?
– Он славный атаман. Нам говорили, что коли он кликнет, так все едино, что талеров насыплет в кошель. Потому мы и пошли. Да вот не поталанило нам!
Володыёвский только головой покачал, поразмыслив о том, что уж очень очернили этого Кмицица; затем он поглядел на изможденное лицо боярского сына и снова покачал головой.
– Так ты ее любишь?
– Люблю, пан!
Володыёвский направился на улицу, подумав про себя: «Вот это решительный человек! Он долго не раздумывал: полюбил и остается. Такие люди лучше всех… Коли он и впрямь из путных бояр, так это то же, что и застянковая шляхта. Отроет свои червонцы, и старый Пакош, пожалуй, отдаст за него свою Марысю. Отчего ж не отдать? Он не крутил, не вертел, а уперся на своем – и баста! Дай-ка и я упрусь!»
Раздумывая так, Володыёвский шел по улице на солнышке, порой останавливался и то потуплял взор в землю, то к небу его поднимал; потом снова продолжал свой путь, пока не увидел вдруг летевшее в небе стадо диких уток.
Тогда он стал гадать по ним: ехать, не ехать?.. Выпало: ехать.
– Кончено! Еду!
С этими словами он повернул домой; однако по дороге заглянул еще в конюшню, на пороге которой двое его стремянных играли в кости.
– Сыруц, – спросил Володыёвский, – заплетена ль грива у Серого?
– Заплетена, пан полковник.
Володыёвский зашел в конюшню. Серый заржал у яслей; рыцарь подошел к нему, похлопал по крупу, затем стал считать косицы в гриве.
– Ехать, не ехать, ехать…
Снова выпало ехать.
– Седлать коней да одеться получше! – приказал Володыёвский.