Наверно, потребовалось не меньше двух часов, чтобы сделать углубления в потолке и стенах и аккуратно уложить туда части трупов. Но где в таком случае орудия, которыми действовал преступник? И если действительно на это ушло два часа или даже час, то почему там была лишь одна дорожка следов? Новичок-патрульный только заглянул в дверь, и его пришлось увести. Прибывшие на место преступления доктора однозначно констатировали смерть. Когда в подвал вошел Уолдман, на ступеньках были только следы коронера. Как же убийца или убийцы вышли наружу, не оставив кровавых отпечатков?
– Джейк, ложись спать! – позвала жена.
Уолдман взглянул на часы: 2.30 ночи.
– В такое детское время?
– Но я хочу спать и не могу уснуть без тебя.
Инспектор Джейк Уолдман скользнул под одеяло, почувствовал, как жена прижалась к нему, и уставился в потолок.
Если признать, что преступление подчинено какому-то плану, поскольку оно укладывается в схему, то в чем может заключаться тот план? Руки в стенах, тела на потолке? Кража мозгов?
– Джейк? – снова позвала жена.
– Что?
– Если не хочешь спать, вставай.
– Ты все-таки наконец реши, что мне делать! – огрызнулся Уолдман.
– Ложись спать, – сказала Этель.
– Я и так лежу. Думаю.
– Кончай думать и спи!
– Как это – кончай думать?!
– Ты же уже падаешь от усталости!
Джейку Уолдману наконец удалось высосать из зуба последний кусочек соли.
Наутро Этель Уолдман заметила, что муж едва притронулся к еде и лишь пригубил чай.
– Теперь уже что-то не так в еде? – спросила она.
– Нет. Просто я думаю.
– Все еще думаешь? Ты же думал всю ночь. Сколько можно думать?
– Я думаю.
– Тебе не нравится моя яичница.
– Нет, нравится.
– Конечно, так нравится, что она скоро уже превратится в камень.
– Дело не в яичнице. Просто я думаю.
– У тебя появилась другая женщина, – изрекла Этель Уолдман.
– При чем тут женщина? – не понял инспектор.
– Я так и знала! У тебя кто-то есть! – воскликнула Этель. – Она, небось, не портит руки, готовя тебе обед, и не стареет на глазах, заботясь о том, как бы тебе угодить. Какая-нибудь уличная шлюха с дешевыми духами и крепкими сиськами. Ей на тебя глубоко наплевать, не то что мне! Уж поверь!
– Что ты несешь?
– Надеюсь, ты счастлив с этой своей дешевкой. Убирайся отсюда! Сейчас же убирайся!
– Послушай, Этель, но у меня действительно неприятности.
– Убирайся, отсюда, скотина! Иди к своей шлюхе! Иди к ней!
– Я пошел на службу. Увидимся вечером.
– Убирайся! Да поживее! Животное!
На площадке пятого этажа до Уолдмана донесся голос жены, вещающей из окна на весь мир:
– Эй, люди, прячьте дочерей! Старый развратник вышел на охоту!
Не успел инспектор Уолдман войти в отдел, как раздался телефонный звонок. Звонила Этель. Она обещала сделать все, чтобы сохранить семью. Они предпримут еще одну попытку, как взрослые люди. Она простит ему интрижку с актрисой.
– С какой актрисой? Какую интрижку?
– Джейк, если мы хотим начать все сначала, давай хотя бы будем честными друг с другом.
– Хорошо, хорошо, – поспешил согласиться Уолдман, который уже привык к подобным сценам.
– Скажи, это хоть известная актриса?
– Этель, прошу тебя!
На этом выяснение семейных проблем закончилось. Теперь надо было подготовить специальный рапорт для мэра и для комиссара полиции. Какая-то служба в Вашингтоне требовала отчет об убийстве для специального анализа, и к тому же с инспектором Уолдманом хотел побеседовать какой-то психолог из университета. Инспектор приказал заняться этим первому же попавшемуся ему на глаза детективу.
Потом появились полицейские фотографы и принесли кое-что интересненькое. Торопясь поскорее закончить осмотр места преступления, Уолдман вчера этого не заметил. Но мог ли он разглядеть плакат сквозь пятна крови, когда сверху над ним торчала чья-то рука?
– Гм, – сказал Уолдман.
– Что вы думаете по этому поводу? – поинтересовался фотограф.
– Думаю, стоит еще раз вернуться в подвал. Очень вам благодарен.
– Сумасшедший какой-то, – прокомментировал фотограф.
– Напротив, весьма разумный человек, – отозвался Уолдман.
Возле дома с пресловутым подвалом толпилась кучка зевак, удерживаемых на месте полицейским оцеплением. Молоденький патрульный, судя по всему, пришел в себя и теперь с надменным видом стоял у ступеней, ведущих в подвал.