Мордекола раздражали щелкающие вопли варгейстов, их шипение слишком напоминало хохот. Хотя за время плена, исчислявшегося неделями, ему доводилось видеть кое-что и похуже.
Тучи над варгейстами алели неясной, но вездесущей угрозой. Мордекол знал, что таилось там, в темноте: паланкин из железных костей, где находилась нечестивая реликвия ужасающей силы. При мысли о ней он содрогнулся, от этого непроизвольного движения спину словно опалило огнем. Хорошо еще, что сейчас он ее не видит, хотя каждый раз, когда он закрывал глаза, пытаясь поспать, в памяти всплывало ее жуткое величие. Порой перед внутренним взором Мордекола возникала окутанная зеленоватым огнем огромная черная лапа с когтями, которая тихонько манила его.
Впереди послышался ропот, и фон Карштайн огрызнулся. Для Мордекола это прозвучало как некий разговор на неведомом языке. Жрец мрачно взглянул на своего тюремщика. На голове закованного в древние доспехи с гребнями лезвий вампира призрачным светом мерцала большая корона, и мертвенно-бледный череп переливался серовато-желтыми отблесками.
Мордекол опустил глаза и отвел взгляд. Он не смел долго смотреть на вампира. В прошлый раз злодей почувствовал внимание и обернулся, встретившись со жрецом взглядом. При воспоминании о зле, которое он увидел в глазах фон Карштайна, Мордекол содрогнулся.
— Что это он бормочет? — спросил Ольф Доггерт.
— Гадости всякие, — бестолково произнес Блазе.
— Думаю, он с короной разговаривает, — сказал Мордекол.
— С короной? — с сомнением переспросила Элспет.
— Да. Если наш орден прав, его головной убор — не что иное, как Корона Колдовства, — продолжал юный жрец. — В подземном хранилище нашего ордена есть гравюры, на которых она изображена. Это древнее сокровище, которое должны охранять магические силы под храмом Зигмара.
— Должны, верно, — заметил Блазе. — Только вот этот вот вампир, он украл корону. Мы с Верховным Теогонистом Фолькмаром пришли из самого Альтдорфа, чтобы вернуть ее.
— Корона Колдовства… — нахмурился Ольф. — Это не ее ли носил тот орк по прозвищу Мясник?
— Она самая, — отвечал Мордекол. — Легенды повествуют о том, что в ней заключены силы Великого Некроманта. И сам он говорит с тем, кто носит Корону, направляя его из мира духов.
Повисла тишина, пленники погрузились в тяжкие думы.
До них снова донесся голос фон Карштайна: он пробормотал фразу, которая показалась Мордеколу похожей скорее на морритский псалом, чем на фрагмент беседы. И вдруг ложе из мертвых тел и конечностей содрогнулось под жрецом, сломанные пальцы стиснулись, кишки заизвивались, точно змеи. Под ногами Мордекола будто закопошились черви.
На другой стороне клети тощий, словно пугало, жрец — как полагал Мордекол, бога природы — полез вверх по костяным перекладинам. Кандалы громыхали на его сбитых в кровь запястьях и лодыжках, но он с завидным проворством убирался прочь от подергивавшихся конечностей очнувшихся мертвых.
Большинство остальных пленников вздрогнули от омерзения, но с места не двинулись. Мордекол удрученно покачал головой и швырнул оторванную руку прочь через всю клеть. Дергавшиеся пальцы задели за костяные прутья, и конечность шлепнулась на колени деве, которая, скрестив ноги, сидела напротив жреца Морра.
От острого смущения горло Мордекола скрутил спазм, но отвратительный подарок не заставил ее очнуться от транса. Эльфийская дева была так прекрасна, что Мордекол едва мог осмелиться взглянуть на нее. Бледное изящное лицо обрамляла копна золотистых вьющихся волос. Безупречные губы шевелились в безмолвной песне. С тех пор как их всех заковали в кандалы в замке Штерниесте, она ни разу не открыла глаза.
Мордекол даже был этому рад. Он должен концентрироваться на ненависти и гневе, а не смягчать их благоговением и восхищением. Только это поддерживало в нем жизнь. Вместо того он сосредоточил взгляд на ране, изуродовавшей запястье эльфийки, на заляпанной кровью тиаре на ее голове и оторванной руке на коленях. Словно смотришь на редкую чудную розу, которую втоптали в грязь.
— Парень, перестань ты пялиться, во имя зимы! — оглянулся на жреца Ольф Доггерт. — Она ж из этих, с Ултуана, и, судя по драгоценностям, принадлежит к королевскому роду. Не судьба тебе залезть ей под юбку, никогда, даже через тысячу лет! И ежели ты, Шиндт, осмелишься тронуть ее, — проворчал жрец Ульрика, — я разломаю вот эти вот кандалы лишь затем, чтобы размозжить тебе башку!