Мурах, лучший среди найманских воинов, еще не вступал в битву. С гортанным воплем он отважно бросился вперед, сминая врагов. Оставшиеся в живых найманы подхватили его крик, забыв об усталости. Их стрелы сбивали с ног людей Чингиса, те быстро поднимались и, оскалив зубы, снова вступали в бой. Мурах убил одного, и тут же десятки других насели на него со всех сторон, и доспехи воина обагрились кровью.
Кокэчу продолжал читать заклинание и только приподнял веки, когда Чингис протрубил в рог, и его люди отошли от горстки тяжело дышащих найманов.
Мурах все еще был жив, но шатался. Кокэчу увидел призывный жест Чингиса, обращенный к нему, однако слов не расслышал. Мурах покачал головой, сплюнул кровавую слюну и снова поднял меч. Лишь несколько его соплеменников с трудом держались на ногах, истекая кровью. Они тоже подняли клинки.
— Вы отважно сражались, — прокричал Чингис. — Покоритесь, и я с почестями приму вас у своего костра.
Мурах усмехнулся разбитым ртом.
— Я плюю на почести Волка.
Чингис замер в седле, выпрямился, затем пожал плечами и подал знак. Его люди ринулись вперед, размахивая оружием, и лавина тел поглотила Мураха и его соплеменников.
Высоко на горе Кокэчу поднялся на ноги. Заклинания застряли у него в горле, когда Чингис слез с коня и пошел вверх по склону. Битва закончилась. На земле лежали сотни мертвых, а тысячи живых сдались на милость победителя. Их дальнейшая судьба шамана не интересовала.
— Он идет сюда, — тихо сказал Кокэчу, глядя вниз.
Его внутренности сжались, мускулы ног подергивались, словно у лошади, которую донимают мухи. Человек, который объединил под своими знаменами степные племена, шел прямо к нему с бесстрастным выражением лица. Кокэчу заметил, что доспехи Чингиса сильно пострадали в бою — металлические пластинки кое-где почти оторвались. Сражение было тяжелым, однако Чингис поднимался без намека на одышку, словно совсем не устал.
— Мои сыновья живы? — прошептал хан, нарушив молчание.
Он потянулся к шаману, схватил его за рукав.
— Нет, — ответил Кокэчу с неожиданной горечью.
Рука старого хана безвольно повисла, он поник под тяжестью скорби. В следующее мгновение хан собрался с силами и вновь обратил незрячие глаза к Кокэчу.
— Пусть подойдет этот Чингис, — произнес он. — Теперь мне незачем его бояться.
Кокэчу не ответил, не в силах отвести взгляд от воина, поднимающегося по склону. Шаман почувствовал на затылке прохладный ветерок; его прикосновение было как никогда сладостным. Кокэчу доводилось видеть людей, повстречавших смерть; некоторых он убил сам, забрал их души во время колдовских обрядов. Сейчас смерть уверенным шагом приближалась к нему, и Кокэчу едва поборол желание убежать. Впрочем, не отвага удержала его на месте. Оружием шамана всегда были слова и заклинания, и найманы боялись Кокэчу даже больше, чем его отца. Бегство означало смерть, неотвратимую, как наступление зимы. Сын Мураха что-то прошептал и вытащил из ножен меч, но страх Кокэчу не пошел на убыль. В ровной поступи завоевателя было что-то, внушающее благоговейный ужас. Многочисленные армии не смогли остановить этого человека. Старый хан поднял голову, чувствуя его приближение, — так незрячие глаза находят солнце.
Чингис остановился и посмотрел на найманов. Он был высокий, его смазанная жиром кожа светилась здоровьем. В желтых, как у волка, глазах Кокэчу не заметил ни тени жалости. Шаман замер, а Чингис вытащил меч, покрытый пятнами засохшей крови. Сын Мураха шагнул вперед, загородил своего хана. Чингис взглянул на него с легким недовольством.
— Ступай вниз, мальчишка, если хочешь жить, — произнес он. — Сегодня я видел достаточно смертей.
Юный воин молча покачал головой, и Чингис вздохнул. Резким ударом он выбил меч телохранителя, а другой рукой вонзил ему в горло кинжал. Уже умирая, сын Мураха упал на Чингиса, раскинув руки. Тот, проворчав что-то, оттолкнул тело, и оно мешком рухнуло на землю.
Чингис неторопливо вытер оружие и сунул его в ножны. Вдруг стало заметно, что он очень утомлен.
— Если бы ты стал моим союзником, я бы достойно принял найманов, — обратился Чингис к хану.
Старик поднял невидящий взгляд.
— Ты слышал мой ответ, — произнес он неожиданно окрепшим голосом. — А теперь отправь меня к сыновьям.
Чингис кивнул. Взмах мечом — и ханская голова запрыгала по склону. От удара тело дернулось и завалилось набок. Кокэчу услышал, как кровь брызнула на камни, и почувствовал, что отчаянно хочет жить. Он побледнел под взглядом Чингиса и сбивчиво забормотал:
— Нельзя проливать кровь шамана, повелитель. У меня много силы, и я знаю, как ее обрести. Ударь меня — и увидишь, что моя кожа превратилась в железо. Позволь мне служить тебе, повелитель. Разреши возвестить о твоей победе.