Можно ли сомневаться в том, что Сергей Ефимович, мягко говоря, недолюбливал Ивана Григорьевича. Последний, между тем, подойдя и поздоровавшись, в порыве чувств заключил Крыжановского в объятия и закричал:
– Нет слов, душа моя, нет слов! Этот сионист с пистолетом пришёл его убивать, а он ему по морде Правосудием – хрясь! Хор-о-ош!
– Может, то был не сионист, – попытался возразить Крыжановский, высвобождаясь. – Увы, не удалось выяснить, кто он такой…
– Все террористы-революционеры – сплошные инородцы! – назидательно заявил Ванька-Каин.
– Ах, если бы всё объяснялось так просто! – вздохнул Крыжановский.
– Куда уж проще, нежели дать по морде Правосудием?! – умилился министр юстиции. – Дорогой мой, дай же я тебя за это поцелую!
К счастью, от малоприятных лобзаний Крыжановского спасли первые звуки оркестра. То музыканты начали пробовать свои инструменты. В центре залы выстроились пары, готовые открыть бал.
– Полонез Огинского!!! – выкрикнул распорядитель бала, коим оказался ни кто иной, как его превосходительство Семён Васильевич Семёнов, весьма прославившийся устройством Императорских балов в Зимнем.
Полилась прекрасная знакомая мелодия, и пары сделали первый шаг.
Мария Ипполитовна воодушевлённо лорнировала танцующих, среди которых её племянница выделялась самым выгодным образом: уроки, взятые у одного из лучших хореографов Петербурга, явно не пропали втуне. Легкая ножка, гибкий тонкий стан, обнаженные выше локтей руки – кажется, Оленька плывет над полом, не касаясь его. Поддерживаемая кавалером, она кружится легко и уверенно, получая от танца настоящее удовольствие…
– Сударыня! – обратился к Марии Ипполитовне Щегловитов. – Позвольте соблюсти давнюю традицию, которая предписывает супругам проводить время на балу отдельно друг от друга, и увести от вас Сергея Ефимовича.
Госпожа Крыжановская, будучи занятой танцем Оленьки, не возражала, и Щегловитов увлёк Крыжановского в соседнюю гостиную, где подавали напитки.
– Прочитал твоё «Законоположение» и скажу без обиняков – та ещё штучка! – объявил министр, пригубив шампанского. – Уж она наделает грома в Думе. Но кое-что мне не по нраву…
– Например? – с холодностью в голосе подхлестнул Крыжановский.
Щегловитов тут же подобрался, и объявил:
– В документе сильно принижено русское национальное самосознание.
– Это чем же?
– А тем, что выходит, будто не враги-инородцы спаивают русский народ, а он сам…
– Снова враги-инородцы?! – от гнева Сергей Ефимович стал белее мела.
– Именно так! Поэтому я дал почитать твой законопроект Григорию Ефимовичу Распутину, – мягко вымолвил Ванька-Каин. – Уж он, со своей чистой душой, что от самых корней русских, выскажет правду. Чистую сермяжную правду!
У Крыжановского всё поплыло перед глазами. Последний раз подобным образом он гневался на прощелыгу-Харченко из-за Оленьки. Ещё немного, и не сносить бы калош и Ваньке-Каину, но…
– Ба-а, как замечательно, что я вас встретил, господа! – послышался рядом знакомый львиный рык Фёдора Щербатского. Он и накидку поверх фрака набросил львиную, из шкуры собственноручно убитого на охоте зверя. – Верите, кругом царит совершеннейший декаданс – приличной компании не сыскать, а напиваться в одиночку – слуга покорный.
С этими словами Фёдор Ипполитович сгрёб Щегловитова в объятия и звучно расцеловал, поступив так, как тот только что пытался поступить с Крыжановским. Сам же Сергей Ефимович для защиты от шурина выставил вперёд свой бокал, в результате чего дело между мужчинами обернулось простым чоканьем. Далее подтвердилось, что профессор Щербатский недаром имеет репутацию непревзойдённого рассказчика – беседа как-то незаметно изменила направление и, от прежнего опасного предмета плавно перетекла к загадочному Тибету, где профессору однажды довелось побывать.