Он был звучным, ясным и кротким, в нем слышалась какая-то закругленность. Айбеншюцу мнилось, что ее голос изгибается над ним, что он его почти видит, осязает.
Только спустя мгновение после того как голос затих, Айбеншюц понял, что́ этот голос произнес. Они поладят, поладят… Отчего же нет?
— Понимаете, это строго конфиденциально, — сказал он, — вы ведь никому ничего не скажете?
— Никому ни единого слова, — протягивая ему свою белую, будто сквозь серебристую ночь плывущую руку, сказала она.
Прежде чем взять эту плывущую к нему белую вещь, он очень долго смотрел на нее, а потом надолго задержал в своей руке. Рука одновременно была холодной и теплой. Изнутри теплой, а сверху холодной. Когда он ее отпустил, Ойфемия усмехнулась, и в синеве ночи отчетливо были видны ее сверкающие белизной зубы.
Она быстро повернулась, и ее пышная юбка издала совсем тихий, шелестящий звук. Одежда жила собственной жизнью. Это был своего рода живой, волшебный шатер. Он шептал, он опьянял.
Когда поверитель стандартов вернулся в трактир, там за столом сидели вахмистр Слама и жулик Каптурак. Они играли в тарок. Айбеншюц подсел к ним.
— Бедняга Ядловкер, — сказал Каптурак, — а, господин поверитель?
Айбеншюц ничего не ответил, но жандарм Слама, не сдержавшись, сказал:
— Господин Каптурак, мы и до вас доберемся! Еще одну партию, любезный?
22
В большинстве случаев люди уходят из жизни, не узнав о себе и йоты правды. Быть может, они узнают ее на том свете. Но некоторым дано познать, кем, в сущности, они являются, еще при жизни. Как правило, узнав это совершенно неожиданно, они приходят в ужас. К такому типу людей принадлежал и поверитель стандартов Айбеншюц.
Внезапно, без всякого перехода, наступило лето. Было оно сухим, жарким, и то тут, то там разражавшаяся и очень быстро заканчивавшаяся гроза оставляла после себя еще больший зной. Поскольку иссякали источники, приходилось экономить воду. На лугах преждевременно пожухла трава, и казалось, что даже здешние птицы, а их было много, умирают от жажды. Каждое проведенное здесь Айбеншюцем лето было наполнено их заливистым пением. Этим же летом птиц можно было услышать очень редко, и, к своему удивлению, поверитель стандартов заметил, что их пения ему даже не хватает.
С чего это он стал дорожить такими вещами? И почему вдруг стал ощущать все изменения в природе? Чем вообще для него, артиллериста Айбеншюца, была в его жизни природа? Хорошей или плохой видимостью. Местом для занятий строевой подготовкой. Застегиванием и расстегиванием шинели. Наступлением или отступлением. Чисткой оружейного ствола два раза в день или только один.
Почему же поверитель стандартов вдруг так сильно ощутил все происходящее вокруг? Почему густая, щедрая летняя зелень больших листьев каштанов, почему их оглушительный, стойкий аромат приносили ему теперь такое наслаждение?
Его ребенок, то есть ребенок писаря Новака, гулял с матерью в это время в колясочке по небольшому городскому парку. Идя с работы домой через парк, дабы не шагать в сильную жару по камням, Айбеншюц иногда встречал свою жену. Если такое случалось, он некоторое время шел позади коляски с ней рядом. Шли они молча. Он давно уже не чувствовал ни к ней, ни к ребенку никакой ненависти, они стали ему безразличны. Порой он даже испытывал по отношению к ним жалость. Он просто шел с женой за коляской, пусть гуляющие по парку горожане думают, что у них все в порядке. Потом он резко поворачивал и направлялся домой, где поспешно, без всякого аппетита съедал поданный горничной обед. Его мысли уже занимали лошадь, повозка, дорога на Швабы и трактир.
Он зашел в сарай, затем в конюшню, запряг лошадь и отправился в путь. С пересохшим горлом ехал он в золотом облаке из песка и пыли; через широкополую соломенную шляпу его голову тысячью копий жалило беспощадное солнце, но на сердце у него было радостно.
Не раз можно было остановиться в одном из попадавшихся по дороге постоялых дворов, но он этого не делал. Изнывающий от жажды и голодный, как его собственная душа, он спешил в Швабы, в приграничный трактир.
Через добрых два часа он прибыл на место. Пришел слуга, чтобы распрячь изнемогающего от нетерпения и жажды Якоба, у которого от сильного возбуждения дрожали бока. После того как был арестован Ядловкер, слуга рассматривал поверителя стандартов как законного хозяина трактира. Это был старый, уже оглохший русинский крестьянин по имени Онуфрий.
Считалось, что он ничего не понимает, но он все понимал. Потому, наверное, понимал, что был глухим и старым. Некоторые слабые на ухо люди бывают очень наблюдательными.