Естественно, он был врагом поверителя стандартов Анзельма Айбеншюца. Он вообще не понимал, с какой такой стати здоровый, разумный человек беспокоится о государстве, о правах и законах. Он ненавидел Айбеншюца не за то, что тот работал поверителем стандартов, а за его непостижимую беспорочность. Ядловкер был коренастый, неуклюжий, сильный, он был личностью, не вызывавшей никаких сомнений. Для него не составляло никакого труда вышвырнуть вон поверителя стандартов вместе с жандармом, когда те приезжали к нему со своими проверками. Однако его грешная совесть подсказала ему этого не делать. Напротив, подавив в себе ненависть, он радушно встречал поверителя стандартов. Трудно было поверить, что по-медвежьи сильный, неуклюжий Лейбуш Ядловкер владеет искусством перевоплощения. Природа задумала его крепким и изворотливым.
Всякий раз, когда поверитель стандартов посещал швабский трактир, появлялись колбаса, редька, медовуха, шнапс и соленый горошек. Вообще-то, девяностоградусный шнапс был запрещен, но тем не менее жандармский вахмистр Слама, быстро пьянея, пил его с большим наслаждением. Хотя, в принципе, это не имело значения, ведь в весах и мерах он все равно ничего не смыслил. А даже если бы и смыслил, обнаружить у Лейбуша Ядловкера фальшивые гири было невозможно. Они своевременно исчезали, потому что каким-то непостижимым образом о приезде поверителя стандартов тот узнавал днем раньше.
Именно в те дни Айбеншюц обратил внимание на странное изменение в поведении своей жены Регины. Она не только не вступала в ссоры, но и стала заметно ласковее. В какой-то степени это его напугало. Ибо если он ее все еще некоторым образом и любил, любил как что-то ему принадлежавшее, как свою новую специальность, к которой он так быстро привык, то никакого желания она в нем уже давно не вызывала. Слишком явно и долго демонстрировала она ему свое равнодушие, а порой и презрение. Он давно уже привык не смотреть на нее, когда, раздеваясь перед зеркалом, она, возможно, надеялась пробудить в нем страсть. Он давно уже привык, ложась ночью в плотно сдвинутые кровати, сразу же засыпать. Иногда, стоя нагишом, она спрашивала, любит ли он ее, вообще-то имея в виду, находит ли он ее красивой. «Ну конечно!» — говорил он, как бы уже предавшись сну, дабы избегнуть тех угрызений совести, которые он испытывал от этой лжи.
Потому-то его и удивила, и даже напугала внезапно проснувшаяся в Регине нежность. Он спал с ней, как и в прежние времена, но утром чувствовал сильное отвращение и, уходя из дому, целовал ее, себя превозмогая. Она притворялась спящей, и он хорошо знал, что она притворяется. Но притворство было неотъемлемой ее частью, и он, не произнося этого вслух, все еще ее любил.
Напрасны были все его раздумья над тем, что стоит за этой вновь вспыхнувшей в Регине страстью. Придет день, и он узнает правду.
8
Однажды среди множества обличительных анонимных писем Айбеншюцу попалось одно необычное письмо следующего содержания:
Уважаемый господин поверитель стандартов, несмотря на то, что я из-за каких-то там десяти килограммов стал впутанной в процесс жертвой Вашей строгости, позволю себе сообщить, что Ваша супруга коварным образом обманывает и позорит Вас. А именно, с Вашим писарем, господином Йозефом Новаком.
С большим почтением, преданный Вам X. Y.
Анзельм Айбеншюц был не только человеком добросовестным, но и тугодумом.
Вдобавок он слишком часто убеждался, что многие донесения были сфабрикованными.
Засунув письмо в карман, он отправился домой. Регина, как всегда в последнее время, встретила его с любовью и даже дольше обычного висла у него на шее.
— Я тебя сегодня ждала с особым нетерпением, — прошептала она.
Взявшись за руки, они пошли к обеденному столу. Во время еды, очень внимательно ее рассматривая, Айбеншюц заметил на ее мизинце незнакомое кольцо, которое, по всей видимости, раньше ему на глаза не попадалось.
— Откуда у тебя это кольцо? — взяв ее левую руку, спросил он.
— От отца, я его просто не носила, — ответила она.
Это было недорогое мужское кольцо с искусственным сапфиром.
— Почему же ты его вдруг надела? — продолжил Айбеншюц.
— Так. Чтобы оно принесло нам счастье.
— Нам?
— Да, нам обоим, — подтвердила она.
И тут он увидел, как она изменилась. Новый большой черепаховый гребень придерживал узел ее густых, блестящих черных волос. Большие золотые серьги, которые она давно уже не носила, свисали с мочек ее ушей, едва заметно подрагивая крошечными изящными пластинками. Ее смуглое лицо снова приобрело юношеский, прямо-таки девичий румянец. Собственно говоря, выглядела она, как когда-то, как девочка, с которой он познакомился в Сараеве, где она гостила летом у своего дяди, оружейного мастера.