Эдди все это было не по душе. Всякий другой на месте Констанс, увидев его вытаращенные голубые глаза, понял бы, что истинное призвание Эдди – вести праздную жизнь и волочиться за состоятельными дамами. Он был из тех, кто не любит шума. Но у Констанс созрел план, который она поведала бедному Эдди за обедом, вскоре после того, как он перенесся с цирковой арены в обстановку космополитической роскоши. Все еще чувствуя себя на верху блаженства в новом, безукоризненно сшитом костюме, ощущая приятную тяжесть золотого портсигара в одном кармане жилета и золотой зажигалки в другом, полный уверенности в себе благодаря туго набитому бумажнику, избавленный от необходимости работать, Эдди в унынии слушал Констанс и проклинал суетность женской натуры. Однако он был слишком хитер, чтобы ей противоречить – он оценил свою Констанс с точностью, которая более развитому уму была бы не под силу.
– Дорогой! – сказала Констанс, даже не притронувшись к бесподобному лососю, которого громко похваливал Эдди. – Я хочу с тобой серьезно поговорить, так как не намерена мешать твоему успеху в искусстве.
– М-да? – невнятно промычал Эдди, только что набивший рот креветками с грибами. Констанс восторгалась его манерами – они были так непосредственны.
– Не думаешь ли ты, что тебе для совершенствования мастерства надо обзавестись несколькими дикими зверями? Я боюсь, как бы ты не потерял спортивную форму.
Эдди испуганно проглотил все, что было у него во рту – неужели она уже хочет от него отвязаться? Он где-то слышал, что Констанс не слишком постоянна. Чтобы скрыть свой страх, он громко расхохотался.
– Видишь ли, Конни, как бы это тебе объяснить… Укрощение львов – это отчасти талант, отчасти – умение «подать» себя в цирке. Понимаешь, о чем я говорю? Либо ты обладаешь гипнозом, либо нет. И уж если нет – значит, закрывай лавочку. А если да – тогда все дело в силе глаз. Практика тут ни при чем; нужен талант.
– Я знаю, дорогой, но мне больно видеть, как твой замечательный талант растрачивается попусту. Просто ужасно, что тебе приходилось жить среди этих невежественных болванов, которые не могли оценить тебя.
Эдди скромно улыбнулся и бросил на нее неотразимый взгляд; но Констанс в кои-то веки была серьезна и не обратила на это никакого внимания.
– Я все обдумала и решила, – продолжала она. – Я хочу, чтобы тебя признали, и тебя признают, будь уверен. Но разве можно чего-нибудь достичь с этими жалкими тварями, которых ты дрессируешь! Дорогой, мы снарядим небольшую охотничью экспедицию, поедем в Африку и ты поймаешь там десяток превосходных львов – свирепых красавцев, достойных твоего Искусства!
– Боже милостивый! – в ужасе воскликнул Эдди, но быстро овладел собой и сказал вкрадчиво: – Ты чудачка, Конни. Что это тебе вдруг взбрело в голову?
– А потом, – продолжала Констанс самым что ни на есть великосветским тоном, – мы их вывезем оттуда, и ты метеором пронесешься по всем столицам Европы. Я уверена, что русские тебя оценят, поэтому прежде всего мы поедем в Москву.
Эдди быстро прикинул в уме: если дело пойдет на лад – будет чем поживиться, прежде чем обнаружится его несостоятельность. Ну, а что касается львов, то можно найти какого-нибудь безработного профессионала… пять фунтов в неделю… выдать его за помощника… пусть старается!
– Это влетит в копеечку, – изрек наконец он и скосил глаза, полагая, что этот взгляд свидетельствует об остром уме. – И потом ведь нам понадобится реклама, нужны будут афиши.
– Я и об этом подумала, – сказала Констанс, мечтательно глядя в пространство. – Я напишу роман о цирке… Ты поможешь мне уловить детали, колорит… Это будет роман о нашей любви и твоем искусстве. Я позабочусь, чтобы его перевели на все европейские языки, тогда публика валом повалит, чтобы взглянуть на тебя.
– Боже! – с благоговейным трепетом воскликнул Эдди. Ему страшно понравилось, что он будет героем романа «великосветской женщины». Ну, а что до различных практических трудностей… Так ведь у Констанс денег куры не клюют…