— Да послушай, Конни… — взмолился Эдди.
— Не называй меня «Конни» — это звучит пошло. И не воображай, что можешь помыкать мной. Этого еще не хватало!
И, оставив растерявшегося Эдди, она пошла танцевать — правда, не совсем в такт музыке — с рыжим молодым человеком, который «объяснил ей свою систему» охотно, но маловразумительно. По дороге из ночного клуба Эдди попытался отомстить за свое уязвленное самолюбие, но добился лишь того, что между ними вспыхнула ссора и Констанс наговорила ему много обидных слов, которые взбесили его, тем более что он вынужден был их проглотить. Так Эдди впервые оценил все прелести семейного счастья с Констанс. Грубая брань и холодная ненависть ошеломили и испугали его. Ненависть, как видно, была самым неподдельным из всех чувств, которые Констанс проявила к нему. Чувство это весьма походило на бурное негодование, которое вызывает у светского человека падшая женщина, его соблазнившая.
В тупых, одурманенных мозгах Эдди зашевелилась неясная мысль, что на самом деле она питает к нему лишь жгучую ненависть, которая скорее усиливается, нежели ослабевает от ее чувственного влечения. Он был глубоко поражен и сбит с толку этим явным парадоксом. Он еще не понимал того, что есть женщины, которые пользуются своим полом как оружием, что бывают романы, в которых страсть переплетается с презрением и ненавистью. И уж подавно он не понимал того, что в душе Констанс нет и не может быть места для нежности или отзывчивости, что по натуре или по привычке она должна использовать свой пол, чтобы покорять, вознаграждать, даже унижать себя и других, но отнюдь не для того, чтобы любить и предаваться чистым радостям. Она предпочла скорее дать в своей жизни деньги и неизменную роскошь сорока грубым мужчинам, которыми она могла помыкать как лакеями, гнать их с позором, если они ослушались ее или надоели ей, чем подарить им частицу себя и вызвать в ответ хотя бы искру настоящей нежности.
Перед отъездом в Дьепп Констанс разыграла отвратительную сцену эротического примирения. Сломить упорство Эдди, подавить его негодование, пробудить некое подобие страсти в человеке, которого своими оскорблениями она довела до бешенства, — от такого удовольствия она не могла отказаться. Играя с ним, как с мышонком, она хорошенько укусила его в предвидении последнего, рокового укуса и продолжала играть с ним бархатной лапкой, не выпуская когтей. Ведя автомашину, она едва касалась руля и походила бы на очаровательную кошечку, будь побольше гибкости в ее прямой, тощей фигуре, которой она напоминала фотографию из журнала мод. Однако Эдди не дано было воспользоваться благоприятным расположением ее духа, так как в Дьеппе он совершил новую бестактность. В первое же посещение казино они много проиграли. Констанс была раздражена не столько проигрышем, сколько тем, что ей не хватило «ловкости». Эдди был смущен и подавлен. Он подсчитал, что в один вечер они просадили чуть ли не половину той суммы, на которую он мог бы обзавестись приличным загородным трактиром и не знать горя до конца своих дней. Экономист и филантроп в нем взбунтовались. Пока Констанс сорила деньгами ради него, он считал это справедливым, но тратить деньги на себя — какое распутство!
В отеле, когда они ложились спать, он сказал:
— Ну, я думаю, завтра мы тронемся в путь. Не предупредить ли мне там, внизу?..
— О чем это ты говоришь? Я никуда не собираюсь ехать. Завтра я начну играть по новой системе.
— Но послушай, Конни… — возмутился было Эдди.
Констанс топнула золотым башмачком.
— Я запретила тебе называть меня «Конни». Ненавижу, когда ты начинаешь сюсюкать, как будто я какая-нибудь цирковая актриса…
— Ну, ладно, послушай, Констанс, — мрачно поправился Эдди. — Я хочу только, чтобы ты перестала смешить людей. Давай завтра же отсюда смоемся. Ведь рулетка — игра для дураков.
— Для дураков?! — взорвалась Констанс. — Да как ты смеешь называть меня так, ты, жалкий прихлебатель! Как ты смеешь?
Полураздетая, с перекошенным от ненависти лицом, она скорее походила на любительницу абсента с Монмартра, чем на английскую леди. Не находя достаточно сильных слов, она схватила золотые настольные часы и запустила ими в лицо Эдди. Он увернулся, и часы разбились о стену. Глубоко опечаленный гибелью такой ценности, он оглянуться не успел, как Констанс бросилась на него и дважды ударила его кулаком по лицу. Кольцо с крупным бриллиантом угодило ему в глаз, и он едва не ослеп. Он закрыл лицо руками, уверенный, что остался без глаза.
— Скотина! — выругалась она. — Подлый мерзавец! Будешь знать, как оскорблять меня!