Что сталось с Радагом?
Странное то было место! Оно намекало на прошлые радости и юный трепет; оно звучало предвкушением мрачного будущего. В нем не было воображения, но оно вмещало все, что можно вообразить и вызвать к жизни силой воображения. Безжизненное, но могущественное.
То было место остановки, малой смерти.
Быть может, оно предназначено было отразить тот миг в жизни каждого человека, когда восхищение перед чудом жизни покидает его, когда он оказывается пленником Срединного Царства между землей и звездами. Когда он не верит в себя. Когда ему приходится творить себя заново, признав, что орлиный взор, острый как заточенный клинок, видит лишь то, что хочет видеть, отыскивая легкую добычу, и что существует видение более широкое, чем нацеленный взгляд охотника, будь то крылатый хищник или умный алчный юноша.
Четыре маски — что же сталось с Радагом? — показывающие четырех друзей, четырех братьев, ключ к жизни в ее начале. Быть может, пустой маской Дурандонд хотел выразить свое понимание, что все в жизни лишь гладкий камень, пока встречный не оставит на нем свой знак.
Я ощутил покой этой комнаты и надолго задержался в ней.
Но, как с приходом дня, рано или поздно приходится шевельнуться, потянуться и жить дальше.
Дальше пришлось ползти по лабиринту коридоров, ведущих к погребальному залу. Никто не бывал здесь с той поры, как погребальные носилки с Дурандондом уложили на его колесницу. В свете воображения я увидел труп: он был укрыт плащом, ткань вытерлась до редкого сплетения нитей, не более скрывавших тело, чем сухожилия связывают кости. Останки пса лежали у его ног. В зал снесли вещи, которые он любил, и я призвал чары памяти, чтобы заставить их вновь засиять, засветиться эхом прежней жизни. Горшки, кувшины, шлемы, оружие, бочонки с мясом, травами, плодами и зерном. И короба, и лица детей, и резные изваяния женщин и стариков, и прекрасная статуя из светлой березы, изображавшая особенно красивую женщину, наверное, его жену Эвиан.
Тогда я призвал Морндуна и поднял мертвого правителя, наложив чары памяти на хрупкие осколки костей некогда гордого человека. Блеснул забытый дух жизни.
Дурандонд поднялся с повозки, взглянул на меня весьма сердито, как мне показалось, но потом как будто узнал и слабо улыбнулся.
Он встал, наклонив голову (потолок был низким, хотя непонятно, отчего это мешало ему, бестелесному в тот час), и прошел к дубовой скамье у восточной стены зала. Сел, склонившись вперед, сжав ладони и тяжело дыша.
— Так, снова ты, — прошептал Дурандонд.
— Снова я.
— Как давно это было?
— Давно. Очень давно.
Он помолчал немного и заговорил снова:
— Странная жизнь: сны и видения, за ними жизнь и действие, и снова сон, и снова видения. Странная штука — вечность. Сияние жизни в другом мире кажется чересчур призрачным. Слишком много света, слишком мало тени. Земля наполнена светом, но ложным светом. Мне больше нравится сон. Смертный сон. И большую часть своей смерти я видел хорошие сны. До недавнего времени. Правду сказать, когда ты разбудил меня, мне снился один из худших за последнее время снов. Мне снился Рив. Ты затем и пришел? Чтобы спросить меня о Риве?
— Я хотел узнать о Дедале и как ты попал на Альбу.
Он смотрел на меня, его лицо омрачилось.
— О Дедале?
— Это очень важно.
Он обдумал мои слова и коротко кивнул:
— Сколько ты мне дашь?
— Не слишком долго. Прости. Удерживать тебя здесь обходится дорого. Я должен сохранить как можно больше жизни. Я должен сохранить силу. Моя тень протянулась далеко во Времени. Ты это знаешь. Еще в первую нашу встречу ты глумился над этим.
— Я не глумился. Зачем бы я стал глумиться? Я прошел долгий путь, чтобы найти тебя. Может, я тебя дразнил?
— Пусть будет — дразнил.
Он опять вздохнул.
— Дедал… Клянусь едким дыханием самого Расчленителя. Да, это была ошибка. Теперь я вспомнил Дедала. И Рива. И Альбу. Должно быть, мои сны знали, что ты идешь. Потому что мой сон разбился: мне снился отец. Как я потерял отца.
— Я слушаю.