Тому помог сговор между старыми друзьями: кораблем (Арго, разумеется) и мной. Тогда-то, помогая поднять греческого героя из места его упокоения под палубой Арго, на дне северного озера, встретился я с божественной и ужасной Ниив, неумолимо вторгавшейся в мою жизнь, в мои мысли и под мои меховые одеяла. (И под самую кожу!) Но пока довольно об этом.
По поводу плотского сына Ясона: он, как видно, теперь усомнился в своем решении — отказаться от отца, — и тень его разделяла с ним его боль.
В то время я понятия не имел, где находится живой Оргеторикс. Знал только, что где-то на Альбе.
— Ты — Антиох? — настойчиво спросил призрак.
— Да, — подтвердил я. — Известен также как Мерлин. Это мое детское прозвище. У меня было много имен.
— Кажется, вспоминаю: ты ведь очень стар. Ты не выглядишь старым.
— Верно, я оставил немало следов. Теперь их стерли ветры и дожди.
Ответ мой, видимо, позабавил его, но лишь на минуту.
— Мой брат из кости и крови поступает почти так же. Его следы, в отличие от твоих, еще висят в воздухе. По ним бегут гончие, за ним следят орлы. Он рядом. Скоро ты найдешь его. Это место… — Он обвел взглядом площадь между низкими прохладными стенами. — Я — он — дожидался здесь, пока меня допустят в святилище. В жаркой стране. Я сидел под этим деревом. Со мной были товарищи. Грубые, но гордые люди. Тогда я и видел тебя. — Тень пристально всматривалась в мое лицо.
Воспоминание для него было ярким и все же исходило не от него. Хотел бы я знать откуда.
Сидя рядом с ним, я гадал, далеко ли за пределы пристанища может простираться это место. Когда я впервые своими глазами увидел старшего сына Ясона, то было в Македонии, где он готовился взойти на холм вместе с маленьким отрядом спутников, чтобы спросить оракула, как ему узнать правду о своем прошлом. В святилищах всегда хватало и правды, и лжи. В том Македонском оракуле поселилась его мать Медея. Опять же возможно, что она присматривала за сыном, ждала его, ждала и меня, ждала случая снова управлять им.
Что мы теряли от попытки?
Я сказал ему:
— Если это место истинно отражает то, где я впервые увидел тебя — тебя живущего, я хочу сказать, — то позади нас на холме есть оракул.
— Знаю. Меня послали привести тебя к нему. Я уже давненько жду.
— Отвести меня? Чтобы встретиться?..
— С моей матерью.
— А!
Я был прав.
Пока мы отвязывали лошадей, Тезокор спросил:
— С девочкой все хорошо? Ей, видно, было не по себе в пристанище. Но влияние моей матери сильно. Она дошла до самой площади. Я постарался утешить ее, передавая послание для тебя.
— С девочкой все отлично. Она — дочь правителей. В ней немало отваги.
Я уже не сомневался, что эту жаркую, сухую, наполненную небесным благоуханием сцену создала Медея. Оргеторикс медленно ехал по обвивавшей холм тропе, склоняясь под низкими ветвями узловатых олив. Его конь цокал копытами по сухим руслам, протискивался в расщелины скал, покрытых сложным переплетением резьбы: явственным признаком близости оракула.
Далеко под нами маленькая площадь плавала в ленивых волнах зноя, беленые стены домов расплывались в сиянии, а за ними широко раскинулось пристанище: просторное жилище на реке, ставшей почти неузнаваемой, и за ней в тумане — мир Урты. Из Страны Призраков пристанище виделось иным. Уютным и гостеприимным.
Словно он уже бывал здесь прежде — а он и бывал в снах, — Оргеторикс уверенно миновал наружную стену оракула и свернул на заросшую лесом тропу к растрескавшейся серой скале, в которой, за завесой искривившихся от жары дубов и олив, скрывалась вещая пещера. Все здесь в точности повторяло Македонский оракул на севере Греции. Это называется «уловить дыхание Времени». В расщелинах скал призывно шептал ветер. Для этого звука мне не подобрать лучшего описания, чем «зов Земли». Оргеторикс, передав мне поводья коня и слегка оттолкнув меня от себя, шел как во сне.
— Иди спрячься в скалах. Я сам буду говорить. Скорей!
Он стоял как зачарованный и ждал, пока я спрячусь над уступом, откуда несколько лет назад подслушивал предсказания его судьбы, не ведая, что ему отвечает Медея.
Я стреножил коней и затаился в тени. Оргеторикс шагнул к самой широкой из пещер, чуть наклонился, вглядываясь в темноту. Руки его бессильно висели вдоль тела. В них не было угрозы.
— Мать?
Он долго стоял неподвижно, и ветерок шевелил его волосы. Я думал, что он повторит призыв, и его затянувшееся молчание обеспокоило меня: он замер, словно зверь, освещенный среди ночи огнем факела, ошеломленный внезапным светом, обездвиженный недоумением.