Анатолий, снова, уже в который раз попытался припомнить все проведенные им акции, в которых бы, не участвовал хотя бы, кто-то из них. Однако, ничего положительного он припомнить не мог. Он не мог вспомнить ни одной подобной акции, где бы, не присутствовали его товарищи.
Его тяжелые размышления прервал контролер, который завел в камеру Хирурга. Тот, молча, подошел к своей койки и, свернув свой грязный матрас, направился обратно на выход из камеры. Остановившись у двери, Хирург обернулся и посмотрел на Лобова.
– Я не прощаюсь, Лобов. Думаю, что мы еще увидимся с тобой, в изоляторе – произнес он и вышел из камеры.
«Как так? – подумал Анатолий. – Ведь он говорил, что его «нагонят» в изолятор через два дня, а ушел раньше? Теперь даже поругаться, не с кем?»
Он присел на скамейку и посмотрел на закрытую дверь.
«Вот так, наверное, и на расстрел выводят, тихо, буднично. Взял матрас и вышел, чтобы больше уже никогда не вернуться ни домой, ни в камеру», – снова подумал он.
От этой грустной мысли, у Анатолия защемило сердце.
«Еще этого не хватало, умрешь здесь в камере, как собака и никто не узнает, где тебя закапают».
Лобов лег на койку и закрыл глаза.
***
Лобов проснулся от криков контролеров. Крики были столь близки, что он, вскочив с койки, бросился к двери, стараясь услышать шаги проходивших мимо двери людей. Сначала, судя по команде, из камеры вывели Пухова, а затем минут через двадцать, Гаранина. Когда мимо двери, проводили Гаранина, Анатолий, набрав полные легкие воздуха, закричал:
– Костя! Гаранин! Это я Лобов! Держитесь и тогда мы все выберемся из этой ямы!
В ответ на его крик Фомич услышал лишь мат контролеров. Когда шаги в коридоре стихли, он обессилено прижался лбом к холодной металлической двери камеры. Вскоре по коридору протопало несколько ног, и снова, наступила звенящая тишина. Он поднялся с пола и направился к койке. Теперь он уже не сомневался в информации Хирурга. Его ребята действительно сидели в ИВС МВД РТ. В двери открылось небольшое окошко, прозванное арестантами «кормушкой», в котором показалось уже знакомое лицо сержанта.
– Лобов! Примите пищу, – произнес он и протянул ему миску с кашей.
Он миску и поставил ее на стол.
– Слушай, сержант! – обратился к нему Анатолий. – Это куда ребят повезли?
– Каких ребят? Ах, этих – Пухова и Гаранина? Их Абрамов повез в Елабугу, на следственный эксперимент.
– Что, меня сегодня никто не будет допрашивать? – спросил он контролера.
– Кому, ты нужен, Лобов? Абрамов сказал, что ты смертник и он, больше не хочет тратить на тебя свое время, – ответил сержант и с лязгом, захлопнул кормушку.
Лобову, словно дубинкой стукнули по голове.
«Как, так, смертник?», – подумал он.
Ему захотелось закричать во весь голос, что он еще живой, что хоронить его еще рано. Однако, вместо крика, из горла вырвался лишь хрип. Он сел за стол и, закрыв руками лицо, зарыдал. Ему было жалко себя. Он не хотел просто умирать, в таком возрасте. Он закрыл глаза. Перед ним, словно в кино, возник Афганистан. Пески, убитые им люди. Что он, медленно бредет по извилистой улочке аула, направляя автомат, в сторону доносившихся звуков, однако, живых людей уже нет. Молодой солдатик-первогодок со страхом смотрит на валяющиеся вокруг трупы людей и, дрожащим от ужаса голосом, спрашивает его:
– Товарищ старший сержант! Это за что мы их так? Стрелял один, а убили мы их, десятки.
– Мещеряков, это война. Здесь зуб за зуб, око за око. Или ты их валишь или они тебя. Здесь, жалости нет места.
Он открыл глаза. Серые стены камеры, просто, давили на него, лишая его возможности дышать полной грудью. Ему вдруг тоже захотелось задать подобный вопрос в отношении себя:
– За что? Я же лично никого не убил! Почему меня хотят лишить этой жизни? Причем здесь моя жена и ребенок? Ведь они ни в чем не виноваты!
Он снова окинул взглядом серые стены и понял, что в отличие от рядового Мещерякова, задать подобный вопрос, было не кому.
***
Абрамов обсуждал с начальником Управления уголовного розыска МВД проблему Елабуги.
–Ты представляешь, такая большая и мощная банда у Лобова, а городская милиция, словно в состоянии глубокого гипноза, ничего не видит?