***
– Что молчишь? – спросил Цветаев Лобова. – Дурак, ты Лобов. На, что ты рассчитываешь, мне не понятно? Если, Абрамов захочет, он сотрет тебя в лагерную пыль. Если ты рассчитываешь на адвоката, то он человек денег. Есть у тебя деньги, есть и адвокат, нет денег и ты в жопе. Он здесь намутит и отчалит в Москву, а ты, так и останешься, вот здесь в этом изоляторе, то есть у Абрамова.
Лобов сидел и молчал. Он еще никак не мог поверить, что Рязанцев сдал его и его связи. Но дыма без огня не бывает. Если Абрамов сказал о Рязанцеве, это значит, что он его развалил. Второй суд, тогда, наверняка, поставит точку на его жизни.
Он слушал Цветаева и в нем, все сильнее и сильнее возникало желание жить, пусть в тюрьме или на зоне, но жить. Он мысленно представил жену с ребенком, стоящими у ворот церкви и собирающих милостыню и ему, стало до слез обидно за себя. Перед его глазами, в считанные секунды прокрутилась вся его жизнь с самого детства до настоящего момента. Это чувство затмило другое, это мнимое богатство, вокруг которого, словно мухи кружили все его друзья и знакомые.
«Все повторяется в этой жизни, – подумал он. – Жизнь, словно дорога, только для одних она прямая, а для него, по кругу. Сейчас, этот круг замыкается не только на нем одном, но и на его семье».
– Извините, гражданин начальник, – произнес Лобов, обращаясь к Цветаеву. – Отправьте меня в хату, я очень устал. У меня сильно болит голова и я перестал соображать, о чем вы говорите.
– Хорошо, Лобов. В камеру, так в камеру. В хате ты и подумай, над словами Абрамова. Он, человек слова, я его знаю. Правильно он говорит, смирись, отсиди и иди домой. Затеешь «шухер», можешь и пожалеть об этом.
Цветаев вызвал конвой и Лобова повели в его камеру. Лобов вошел в камеру и, не говоря не слова, молча, прошел к своей койке и лег на нее.
– Слышишь, Фомич! Чего тебя кум дергал, – поинтересовался сосед по койке.
– Да, так, «тер» о жизни.
– Смотри, Фомич, так и не заметишь, как наденешь барабан на шею. Они суки, умеют это делать.
– Ты, это откуда знаешь? Может быть, барабанишь?
– Ты что, Фомич? За такие дела, на перо поставить могут.
– А ты, попробуй! – с вызовом произнес Лобов и отвернулся лицом к стене.
Он лежал с закрытыми глазами и думал о своей жизни.
«Может и прав, «кум», – подумал он. – Что даст мне этот демарш в суде, который хочет устроить этот Разин? Абрамова это не остановит, и он тогда, выполнит свое обещание. Если Рязанцев развязал свой язык, то ему конец! Покушение на жизнь руководящего работника МВД, это не кража кошелька. Здесь могут пришить все что угодно, даже терроризм».
От этой мыли, Лобов с силой сжал свои зубы.
«Если бы у меня была воля? – снова подумал он. – Я бы сорвался отсюда и жил бы там, где тепло и нет никаких проблем».
Он вспомнил свою жену. Она неоднократно советовала ему уехать из Елабуги, и теперь он очень жалел, что не послушал ее. Он снова, уже в который раз вспомнил свой сон и ту старушку, которая стараясь не обидеть его, предупреждала его о будущем. Действительно, вот она эта стена, которая навсегда отделила его прошлое, от будущего. Там за стеной, была власть, деньги, а здесь унижение и полная неизвестность. Что его ожидает после суда, он не знает. Да, жизнь – это дорога. У него было шоссе, по которому он мчался, не замечая поворотов. Ему казалось, что его невозможно остановить, он, словно, танк, подминал под себя людей, предприятия. Деньги, словно дождь, падали на него сверху и он, перестал их уважать, так как просто привык к ним, как привыкает человек к рассвету и закату дня.
Теперь, он, лежа на этой жесткой тюремной койке, понимая, что он тогда просто зарвался, потерял чувство осторожности. Он бросил вызов системе, у которой был карательный орган в лице МВД. Он не учел одного, что система состоит из сотен людей, способных не только думать, но и действовать. И это его пренебрежение к системе, привело его на эти нары. Здесь уже решали ни деньги и не связи, а «паханы», для которых он никто.
От этих горьких мыслей Лобову стало не по себе. Он поднялся с койки, и направился к столу.
– Кто выпил мой «чифирь»? – спросил он.
В камере повисла тишина. Позариться на чужое, не принадлежащее тебе имущество, считалось в камере, большим преступлением.
– Фомич! Может, ты его сам и допил, прежде чем направиться к «куму»? – произнес сосед. – Сам допил, а теперь начинаешь права качать, предъявлять не по делу?
Анатолий окинул взглядом лица сокамерников. Взгляд его не сулил ничего хорошего и многие под его тяжелым взглядом стали отводить свои глаза в сторону.