Часы есть ещё в туалетной комнате при спальне, но вставать лень. А надо бы узнать точное время — в полночь разборка с Батыем, приготовиться предстояло. Все мои личные средства связи в спальне — викам и сотофон — отключены мной совсем: боялся, что позвонят с «соболезнованиями». С сотофоном сделал это ещё в момент связи с Плохишем. Позвонив мне, Стас промямлил «прости». Батый и он, дескать, признают свою неправоту и готовы публично принести свои извинения. На что я ответил шёпотом, отвернувшись от отца запускавшего двигатель парубка:
— Нет! Я вызываю Батыя! Разборка. Без оружия, на одних кулаках. Ни фига! На условиях моего ультиматума: драться будем одними ногами со связанными за спиной руками! Понял, Плохиш?
— Я этого, Покрышкин, ожидал. В таком случае, Батый просил передать, от секунданта не отказываться. Пойми…
Договорить Плохишу я не дал — прервал на полуслове и заблокировал сотофон. А дома у себя в спальне отключил от питания и викам. Трезвонил с порога, но я не ответил. Теперь вот отрезан от мира, ни одна душа меня не потревожит. До понедельника.
Во всяком случае, прикинул я, до начала разборки не меньше трёх часов — можно часок другой отдохнуть. Сбросил кроссовки и вытянулся на тахте. Расслабился. Взгляд сконцентрировал в центр индикатора с чуть просматриваемыми — не горящими — палочками от цифр, сосредоточился на перемычках, руки и ноги налил свинцом… и отрешился от всякой мысли. Этому меня тоже научил дядя Франц.
Когда я уже «плыл» не чувствуя тела, с «чёртиками» в пудовой голове, и работавшую цифру «0» сменила «1», вдруг откуда не возьмись прозрение:
— А кто мне руки свяжет?!
Я напугался собственного вскрика, меня пробил холодный пот и я вскочил с тахты.
— Секунданта у меня нет! Стало быть, некому… Какой же я глупец! Батый — тот, должно быть, сразу сообразил.
Я лихорадочно думал. Вышагивал от тахты к двери и обратно, нервно срезал кулаком по ладони — поспевал за обрушивающимися на меня деталями озарения. Батый, конечно, в праве перед Комиссией и публично обвинить меня в заведомом умысле уклониться от поединка. Мне вменят сознательную уловку невозможности выполнить мной же требуемые условия, дескать, специально — с целью «свинтить» — придумал колоться ногами и от секунданта отказался. Но это полбеды. Я вообще выйти на арену не смогу — рук мне связать некому: от секунданта отказался! В понедельник мой эксгибиционизм будет казаться мелочью в сравнении с тем позором, что меня ждёт. Ягодки как-то переживу, цветочки впереди маячили.
Я упёрся горячим лбом в стену и зажмурил глаза. Возникали предстоящие картины глумления: первоклашки и второклашки безнаказанно тычут указательным пальцем мне под вздох. Мелкота устроит бесконечную очередь по кругу: им развлечение и тренировка — мне позор. Никакого прохода от них не будет. Вот это будет стыд! Спасение одно: носить женские гипюровые перчатки. До тех пор, пока особым решением большинства комиссаров-наблюдателей это наказание с меня не будет снято. Надеяться же на то, что когда-нибудь это большинство наберётся, мне — Покрышкину, дуэлянту с рейтингом 47:4 в «благородных дуэлях», 28:2 в «разборках» и 8:1 в «разборках у Полярника», просто неразумно. Меня лишат прозвища, и обращаться станут исключительно по фамилии. Сатисфакции требовать я буду не вправе! Актёром «кино» буду только на вторых-третьих ролях. Пассажирское место моего парубка ни одна девчонка не захочет занять. Не будет у меня напарницы и «купцом уважаемым» не стану.
Я метался по спальне:
— А ведь, наверное, многие из моделаторов допёрли! Истребитель, точно. Его туманное «его проблемы» в переговорах по сотофону с Плохишом? Стоп-стот-стоп! Стас на вертолётной площадке что-то ещё хотел мне сказать, перед тем как я отключал сотофон. Наверное, и сейчас трезвонит, да мой бездействует. И по викаму он звонил, предупредить хотел. С соседнего ведь хутора — мог бы и прибежать.
Я бросился к жилетке за сотофоном, затем к магнитоле. Включил, громкость довернул до половины, чтобы Катька не подслушала и не мешала говорить со Стасом. Набирал номер, услышал стук в дверь.
Так и есть — не спускалась к себе. Промолотила ногами по ступенькам для вида, теперь, когда время Леночку укладывать, молотит по двери. А может быть, Стас прибежал, — предположил я и, оставив сотофон на тахте, вернулся к магнитоле.
— Чего тебе? — спросил я, не отпирая двери.
Катька молотила методично — пятками. Задницу в ход не пускала — лаптем ранена. Скулила: