— Тогда выходит, что я, — все еще не веря, произнес дедушка, — могу стать полицмейстером? — Он расхохотался и, размахивая руками, заходил по комнате. — Интересно!.. Ну, а ты… — обратился он к Якову, — ты пока что комиссар? Это много или мало?
— Много.
— А кто же над комиссарами старший?
— Ленин.
— Ленин… — задумчиво повторил дедушка. — Он не был в кабинете министров?.. Нет? А в государственном совете?.. Тоже нет? Где же он был?
— Там, где я, — улыбаясь, ответил Яков и крепко обнял дедушку. — Там, где я, папа!
Дедушка откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул:
— Подумайте, что делается! Не тот свет.
Бабушка прервала их беседу:
— Уже встретились! Вот так, Сема, всегда! Они могут сесть утром и подняться на другой день.
— Нет, не можем, — засмеялся Яков. — Я хочу, мама, немного пройтись… Как ты думаешь, Сема?
— Конечно! — обрадованно воскликнул Сема и полез за шинелью.
— Что это такое? — удивился отец.
— Шинель, — дрогнувшим голосом ответил Сема.
— От нее же остались одни рукава!
— А я что говорила, — вмешалась бабушка, — но он же такой упорный!.. Может быть, ты отца послушаешь и сбросишь уже эту тряпку?
— Нет, — обиженно пробурчал Сема, — я пойду в ней.
Отец с интересом взглянул на него и строго сказал:
— Товарищ курьер, следуйте за мной!
Сема с удовольствием подчинился.
Старые улицы местечка! Все здесь как было, и каждый камень знаком ему с детства. Вот он, ветхий деревянный мост, полосатая будка, река. Здесь когда-то рвали камыши и в мокрых штанах выбегали на берег. «Знаешь ли ты про это, Сема?» Но Сема идет молча рядом и важно смотрит на прохожих. «Какое усталое лицо у мальчика! А губы и подбородок — матери. Это хорошо!..» Яков медленно шел по улице, грязь чмокала под ногами, и казалось — ничто не изменилось в местечке.
Но рядом в шинели шел сын. А на земле — следы копыт и колес, потерянные подковы, осколки снарядов. Заколоченный дом, в разбитое окно втиснута подушка; куда-то идет хромой солдат, и на фуражке его еще свежий след оторванной кокарды. Война, война… Она продолжается, идет этой улицей, мимо этих дворов и хижин с почерневшей, грязной соломой.
А вот здесь, на этом бульваре, он сидел с женой. Может быть, еще сохранилась та скамейка, такая глупая, кривая скамейка на трех низеньких ножках? А может быть, срубили уже ее? Потом вечером бежали вниз, к реке, бросали в воду камни, и Соня как-то очень смешно, по-женски взмахивала рукой…
— Тебе не скучно со мной, Сема? — спрашивает Яков.
— Нет, папа!
Они вышли на главную улицу, и все сразу заметили Гольдина. Люди подходили, чтоб поздороваться за руку, спросить что-нибудь, и Сема, ревнуя к отцу, нетерпеливо ждал конца разговора. Сняв шапку, бежит навстречу маклер по продаже леса Шустер. «Что нужно ему?» — хмурится Сема. Шустер кланяется отцу:
— Я хотел только два слова.
— Пожалуйста!
— Вы еврей, и я еврей, — тихо говорит Шустер. — Вы не можете мне сказать, сколько продержатся большевики?
— Вы же видите по мне, — улыбаясь, отвечает отец, — большевики держатся долго!
Они идут дальше. Из каких-то ворот показался учитель Фудим.
Он сразу узнал отца, не удивился, только выкатил глаза и подал руку.
— По-моему, — сказал он, наморщив лоб и сдвинув на затылок картуз, — я вас учил.
— Да, — признался отец.
— И по-моему, — продолжал Фудим вспоминая, — у вас были крупные неприятности с падежами. А?
— Совершенно верно.
— И спряжения вам тоже подавались?
— Именно так.
— Это хорошо, — сказал учитель и посмотрел на отца. Он ничего не спрашивал, ничем не интересовался: ему было важно проверить свою память.
— А вы что? Все учите?
— Я же возился с замками, — развел руками Фудим, — теперь бросил.
— Почему?
— Мне сообщили из достоверных источников, что частной собственности не будет.
Он рассеянно взглянул на Сему и, не прощаясь, пошел дальше. Сделав несколько шагов, он повернул обратно и, подойдя к отцу, строго сказал:
— Я должен предупредить, декрета такого еще нет. В интересах истины! — добавил он и перешел на другую сторону.
— Чудак! — засмеялся Сема.
— Ты не смейся… — задумчиво произнес отец. — Большого ума был человек.
Они помолчали.
— А сейчас куда? — спросил Сема.
— Пойдем на базарную площадь, — предложил отец. — Когда-то там ярмарки бывали.
— А теперь солдаты. И туда подходить не разрешается.