— Я его попросил показать, а он задержал меня. Мало я намучился в дороге! А он меня схватил!..
— Садитесь, — улыбнулся начальник, расправил усы и, как кролик, смешно покрутил носом. — Я слушаю!
— Пакет, — уже спокойно сообщил Сема, — от товарища Березняка. — Он отвернулся к окну и принялся извлекать из-под рубашки комиссарский пакет.
Пакет был измят и, главное, мокр: от него пахло Семой, бабушкой, но только не комиссаром. Сема опять смутился и принялся дуть на конверт.
— Ну, давайте! Что вы там? — удивился начальник.
— Горячий, — сконфуженно улыбнулся Сема, протягивая письмо Трофима.
— Остынет! — успокоил его начальник и, небрежно разорвав конверт, принялся читать.
Читая, он делал какие-то пометки в книжке, потом начал что-то чертить по карте плоским желтым карандашом, похожим на утиный нос.
— А, вы еще здесь, — вспомнил про Сему начальник. — Это хорошо! Вот ответ. — Он быстро набросал что-то на маленьком листке и протянул Семе запечатанный конверт. — Прошу, товарищ! — Начальник опять посмотрел на курьера и смешно задергал носом. — Сколько лет?
— Пятнадцать.
— Достаточно! — отрывисто сказал он и улыбнулся. — У вас еще что-нибудь?
— Разрешите обратиться, товарищ начальник укрепленного района! — торжественно произнес Сема, подражая красноармейцу.
— Разрешаю.
Но Сема не знал, как изложить свое дело военным языком, и, досадуя на себя, просто сказал:
— Здесь мой папа, Гольдин, комиссар района.
— Твой папа… — задумчиво повторил начальник и, взяв со стола трубку, закурил, пряча себя в клубах голубоватого дыма. — Ну что ж, пойдем! — С неожиданной поспешностью он запер стол и, накинув на плечи шинель, спросил: — А тебя как зовут, Гольдин?
— Сема!
— Сема, — повторил начальник. — Очень хорошо! Семен, значит.
Они вышли на улицу, и Сема, с трудом поспевая за широким шагом начальника, пошел за ним.
На улице валялись осколки снарядов; заборы у домов были повалены; дома стояли заколоченные, как будто встревоженные чем-то. Всюду были еще теплые следы недавнего боя.
У одного из домов начальник остановился.
— Вот, Сема… — сказал он и вновь пустил на себя столб дыма. — Вот папин дом.
Они вошли в комнату. Какая-то женщина поклонилась начальнику и с удивлением посмотрела на Сему. Начальник снял фуражку и сел. Он вытер большим платком лоб, но на нем все же осталась широкая красная полоса.
— Где же папа? — недоумевая, спросил Сема.
На столе лежал потрескавшийся отцовский ремень, постель была смята и неприбрана, на гвоздике висела вылинявшая, пожелтевшая куртка отца.
— Он ушел? — повторил Сема и сел рядом с начальником. — Ведь еще очень рано?
— Он ушел, — сказал начальник, глядя пристально на Сему, — и очень рано… Отца убили, Сема, твои и его враги.
Сема зажал ладонью глаза и опустил голову. Он еще ничего не понял, и слова начальника еще не дошли до него. Он только знал, что произошло что-то непоправимое и — навсегда. Он встал, сбросил котомку с плеч, вынул и поставил на стол коробку с табаком — подарок Трофима, положил две рубахи, заштопанные и выутюженные бабушкой, — все это уже никому не было нужно. Сема посмотрел на рубахи, на табак и, прижавшись щекой к коробке, заплакал, все еще не понимая ничего. Потом он встал и, сорвав с гвоздя кожаную куртку, пахнущую отцом, согревавшую еще недавно его худое тело, принялся целовать рукава и карманы, вытирая кожей мокрое лицо и плача, уже не имея ни сил, ни голоса. Начальник осторожно снял с него шинель, вытянул из его рук измятую куртку и накрыл ею вздрагивающие плечи Семы.
Что делали с ним, Сема не чувствовал и не знал. Вообще он ни о чем не думал сейчас. На него почему-то брызгали водой, но Сема ничего не понимал.
Его вывели на улицу, и лишь там, глубоко вздохнув, он спросил начальника:
— Когда?
— Одиннадцать дней. При ликвидации банды.
Одиннадцать дней назад отец двигался, смеялся, ходил, и тогда ему нужны были табак и рубахи, и он умывался где-нибудь здесь близко и тоже ходил по этой улице.
— Боже мой, это не может быть! — повторял Сема и щипал себя за руки и хватался за кожаную куртку, висевшую на нем. — Не может быть, боже мой!.. — уже зло кричал он, срывая пуговицы на рубашке и тяжело дыша. — Я хочу видеть, где он, — шепотом сказал Сема. — И я хочу пойти один.
Начальник взял Сему за плечи и проводил его к кладбищу. Они молча шли по липкой грязи окраинной улицы. У высокого холма начальник остановился: