— Что у тебя за некрасивая привычка? — возмутился Пейся. — Всегда тебе кажется, что я вру! Не верить — спроси у Доли!
— Почему — у Доли? — удивился Сема.
— Здравствуйте, «почему»! Потому, что он мне все время снизу самовары подавал.
— Ну, — пожал плечами Сема, — если Доля тебе вчера самовары подавал, значит, правда.
— А я что говорил? — гордо выпрямился Пейся. — Стану я выдумывать. У меня всё — истинная правда!
Наступили тягостные, тревожные дни. Зеленые ставни на окнах не открывались даже днем, никто не решался уезжать в город, говорили друг с другом вполголоса, озираясь по сторонам и боясь засады. Жители местечка не доверяли тишине: они знали, что покой их неверен. Кто придет теперь, с чем и откуда? Путь через местечко вел к большим городам — это вселяло тревогу и страх.
Больше всего человек боялся остаться один. Как в старину, братья сходились с братьями под одной крышей. В комнатах было тесно и душно, спали на полу, но старались все время быть вместе. Если не было братьев, шли к родственникам, к друзьям, к товарищам по ремеслу. Учитель Мотл Фудим — этот глазастый неудачник — сделался вдруг значительной фигурой.
О нем говорили, что он наконец придумал какой-то особенный замок, и все просили его сделать хотя бы один на память.
Как-то днем пришел к бабушке Лурия. Он присел к столу, молча осмотрел комнату и сказал:
— Оставьте все это и идемте к нам. Что вы будете беречь стены? Вместе быть лучше.
Но бабушка не согласилась покинуть дом:
— От горя человек убежать не может. Если нас ищет несчастье, так оно найдет нас, где бы мы ни были.
И Сема остался с бабушкой дома. Дверь закрыли опять на тяжелый засов, поставили на подоконники стулья, но, может быть, потому, что хата стояла у самого моста, здесь было особенно тревожно и страшно. Ночью Сема просыпался и слышал взволнованный шепот бабушки.
— Господи, — повторяла она, — возьми под свою защиту внука моего юного и мужа моего хворого! Если поднимется рука на них, отсеки эту руку. Если суждена кровь, возьми мою. Если нужна жизнь, возьми мою. Злодеев покарай тяжко, слуг твоих спаси и помилуй. Господи, бог мой дорогой!.. — шептала бабушка, вздыхала и плакала.
Все это: тишина за окном, темнота в комнате, кроткие молитвы бабушки и ее покорные слезы, — все это пугало Сему, и ему самому начинало казаться, что конец неминуем и близок. И, стыдясь своих непрошеных слез, он плакал и стонал, уткнувшись в подушку. Неужели так и кончится все?
— Сколько ж нужно тебе, господи? — спрашивал Сема. — Маму забрал, отца услал, деда отнял? За что все это?
Однажды Сема проснулся вспотевший и испуганный. Он открыл глаза, бабушка стояла над ним с лампой в руках:
— Там рвут дверь, Сема!
Он быстро вскочил, надел брюки и, дрожащий от холода и страха, пошел открывать. Уже рассветало. Какие-то люди в папахах, с чубами, закрывавшими глаза, оттолкнув его прочь, ворвались в комнату.
— Корми! — закричал один из них, худенький, рябой, с плетью в руке. — Горяченького! — повторил он и взмахнул нагайкой.
Сема побежал на кухню. Руки не слушались его — кастрюли гремели и падали. Наконец он нашел хлеб и холодный картофель. Он шарил еще, открыл короб, но кругом было пусто, и только большие черные тараканы ползли по полкам. Сема вернулся в комнату. Рябой человек с плетью посмотрел на него, потом на тарелку с холодной картошкой и, подняв ногу, одним толчком опрокинул стол. Сема заметил, что к высокому каблуку его сапога прибита маленькая блестящая подковка. «Зачем это?» — промелькнуло у Семы.
Но уже чей-то голос, злой и простуженный, ревел над ним:
— Где мужчины? Прячете? Нас обмануть? Батьку нашего обмануть?..
Сема поднял голову. Он увидел, что кудрявый чуб кричащего прикрывает не глаз, а черную впадину. Чуб дрожал, и в левом ухе, маленьком, похожем на вареник, тряслась тяжелая золотая серьга.
— Кто вы? — тихо спросил Сема. — Здесь только я и бабушка. В постели больной дед.
— А ну, давай нам деда! — закричал рябой. — Посмотрим на него. Может, большевика ховаете?
Он рванул одеяло, и старик, заросший, испуганный, жалкий, вскочил на постели.
Бабушка упала на колени; рыдая, хватала она чей-то сапог. Ее оттолкнули пинком ноги. Побледневший Сема бросился к кровати деда и, вспомнив что-то, закричал:
— Прочь! Прочь, разбойники! — В его руке блеснул топор.
Теряя себя, обезумевший, готовый рубить и избивать, бросился Сема на рябого. Его быстро схватили за руки, обезоружили и связали.
— Сволочь! — проговорил рябой, с удивлением глядя на Сему. — Ведите его за мной. До батьки!