Бабушка отнеслась к этому иначе. Она не радовалась! Даже когда он пришел в шинели, бабушка посмотрела на него и застонала:
— Зачем ты нацепил это на себя? Черт знает кто носил, а ты тянешь на свои плечи!
Все ей не нравится. И во всем она находит какие-то недостатки.
— Скажи мне, — приставала к Семе бабушка, — ты не мог сидеть дома возле меня? Ты уже высох, одни кости торчат!.. Посмотри только на него! — обращалась она к Шере, которая часто теперь бывала у них.
Но Шера молчала. Сема в шинели стал стройней и выше, и, глядя издали, можно было подумать, что идет сам комиссар.
— Ты молчишь, — продолжала бабушка, — потому что ты еще молода. Целый день бегает! И для чего? Зачем? Я, кажется, пойду к Трофиму и закрою всю эту музыку…
— Бабушка! — оборвал ее Сема, хватаясь за поломанный козырек. — Я сейчас уйду. И не наносите мне оскорблений. Я теперь не какой-нибудь сбивщик, а курьер комиссара.
— Курьер комиссара! — с горечью повторила бабушка. — Лучше б уж ты был сбивщик. Нет, ты только подумай, Шера! Забирают Магазаника, так он лезет… Что, ты с ним дела имел? Или он когда-нибудь тебя пальцем тронул? Мальчик! — возмущалась она. — Ты таки натянул на себя эту дурацкую шинель, но ты не понимаешь, что, если купец выйдет, он на тебе живого места не оставит.
— Он не выйдет! — уверенно заявил Сема, застегивая верхний крючок на шинели. — Мы с него всё получим!
— Мы? — ужасалась бабушка и, обессиленная, опускалась на стул. — Он еще смеет говорить — мы!
Шера успокаивала спорщиков — она брала Сему за рукав колючей шипели и тихо выводила на улицу.
— Теперь я тебе скажу, — улыбаясь, говорила она, — шинель очень хорошая, и ты в ней просто кавалер.
Сема довольно улыбался и нежно брал Шеру за руку.
— Но, — продолжала она, — почему бы не зашить все дырки?
— Ни за что! — упрямо отказывался Сема и вырывал руку. — Ты женщина и ничего не понимаешь! Чья это шинель? Это шинель красноармейца. А где он был? На всех фронтах. А что это за дырки? Это дырки от пуль. А ты хочешь их зашить, ты не понимаешь, что это особенные, боевые дырки.
Сема останавливался и, высыпав на ладонь желтовато-зеленой махорки, скручивал цигарку. Уже несколько дней он курил, и, хотя после курения у него оставалась неприятная горечь во рту, он затягивался, кашлял, плевался и продолжал курить. Не умел он только зажигать папиросу на ветру: ну хоть убей — ничего не получалось. Скрутив цигарку, Сема засовывал ее в рот и шел, надеясь на встречу с курящим.
— Сема, — спрашивала хитрая Шера, — почему у тебя папироса не горит?
— Нет спичек.
— Но ты ведь уже обсосал всю папиросу! Ты наполовину уже съел всю цигарку.
— Ты все замечаешь! — свирепел Сема и выплевывал мокрую махорку на землю.
— Семочка, — тихо начинала Шера, осторожно беря его за рукав, — а что ты делаешь на своей службе?
— Это нельзя, — обрывал ее Сема, — это секрет.
— Даже от меня?
— Даже от тебя! — вздыхал Сема и протягивал ей руку.
Шера задерживала ого руку в своей, маленькой и теплой, и долго с, улыбкой смотрела на него. Сема смущался и опускал глаза. Но однажды Шера пригнула к себе его голову и поцеловала в лоб. Кто мог ожидать такой шутки от нее?
— Что ты сделала? — строго спросил он.
— Кажется, поцеловала, — качая головой, призналась Шера и посмотрела на него лукавыми, смеющимися глазами.
— Этого больше не должно быть! — приказал Сема и, взяв по-военному под козырек, быстро зашагал.
Но через несколько секунд ему страшно захотелось оглянуться, и, обернувшись, он встретился взглядом с Шерой.
Она стояла на тротуаре тихая, опечаленная, и ему так стало жаль ее, так стало стыдно за свои грубые слова, что он побежал обратно к ней, путаясь в полах своей неуклюжей шинели.
— Шера, — тихо сказал он, — ты не обиделась на меня?
— Нет, Сема.
— Поклянись революцией.
— Я не знаю — как, — смущенно сказала Шера.
— Ну ладно, — махнул рукой Сема, — клянись богом!
Шера поклялась, и Сема, облегченно вздохнув, пошел к военному комиссару.
Рядом с Трофимом сидел Степан Тимофеевич Полянка с серьезным, озабоченным лицом. Увидев Сему, он встал и, улыбаясь, сказал:
— Как раз ты необходим в настоящий момент.