взглядом, сочувствия исполненным. - Плохи, батюшка. Жизни никакой не стало, - вздохнула Евдокея горестно, - и крыша приютская течет почем зря, и воды горячей уж год как нету, и нянькам жалованье трудом честным заработанное не выдают из месяца в месяц... - Отчего же губернатору нашему письмо жалобное не напишете? - Спросил святой отец и удивлением. - Ох, и писали, батюшка, - вздохнула попечительница горестно, - и все без смыслу и толку: нету у его губернаторского превосходительства времени горести наши разбирать; ан мочи уж никакой не осталось более: того и гляди, что приют закроют - куда ж детям-то деваться? Замолвите за нас Господу словечко молитвенное, сделайте милость... Уж ни на что иное и не надеемся. Замолвлю, будьте покойны. - Пообещал отец святой ей в утешение, и сам при том крепко задумался.
Разные земли и славят себя по-разному. В Италии, к примеру, готовить умеют прекрасные блюда и обувь шьют непревзойденную, во Франции вина испокон веку делают всемирно знаменитые, и всякая страна в умении своем к совершенству завсегда стремится и в искусство великое его обратить старается, дабы государство свое обогатить; в России у государства оного искусно воруют.
Воровать нужно с великим умением. И никто науки этой лучше русского человека постичь не может, ибо нет нигде во всем свете иной такой земли, чтоб красть у нее можно было все до последней копейки, и от того у нее не убавлялось ни в малости. Красть можно по-разному. Можно - с оглядкою, когда, украв, непрестанно назад оглядываешься - а не забыл ли еще чего? Можно - с разумением, когда, украв, что ничего боле взять сверх оного нельзя, со всею ясностью разумеешь. А можно - с задумчивостью, когда взяв даже то, что никакой природной возможности взять не имеется, об том как это оно эдак вышло, надолго опосля задумываешься. Начальник лиходейской исполнительной канцелярии Леопольд Ларионович Слива воровал с разумением, поскольку иначе поступать не мог, как ни старался. Был он внешносью своей вполне фамилии соответственен, - полон и одутловат, страдал он потливостью и одышливостью, был неловок в движеньях, но суетлив; характером же обладал невротическим: ежели долго вел образ жизни своей он в спокойствии и праздности, душа его приходила понемногу в необыкновенное смятение, укравши же хоть самую малость, находил он в том несказанное успокоение.
Застал его отец Онуфрий, по дороге до дому, как к старому знакомцу к нему завернувши, как раз за работою: записывал Леопольд Ларионович в платежные ведомости кирпич битый ровно вполовину, по шесть тысяч третьим сортом купленый, как купленый по десять тысяч первосортный. - Что нового в округе делается? - Спрашивал начальник исполнительной канцелярии, угощая отца Онуфрия чаем ароматным с печеньями. - А что делается? - Отвечал святой отец, чай с благодарностью прихлебывая. - Что и всегда. Давеча вот заезжал ко мне иерей зареченский, отец Кондратий, знакомец мой: проездом был. Губернатор ихний, говорит, дочь свою замуж выдавать собирался, да так и не выдал: жених на радостях водки опился, да на экипаже безлошадном, губернаторском, на реку кататься поехал. Так и свалился в реку с экипажем вместе, всем на посмешище. Скандал был - непредставимый. Еще, говорит, об той неделе другая история вышла: выдал их казначей музею, что при научном обществе, три мильона на рештаврацию, а музей тот с обществом заодно и прикрыли вскорости. Так тех денег и не сыскали потом, как ни трудились... И что же, насовсем прикрыли? - Спрашивал Леопольд Ларионович участливо, чаю отцу Онуфрию свежего в чашку подливая. - Благодарсвую... Отчего же, очень даже насовсем. Все сейчас прикрывают: вот и в нашем городе тоже, приют, к, примеру, детский - последние деньки, видать, доживает. - Ой ли? - Поднял брови Леопольд Ларионч в подлинном изумлении. - А как же? - Кивал отец Онуфрий, - Мне попечительница тамошняя, Евдокея, сама давеча сказывала: ни крышу починить прохудившуюся, ни воду горячую наладить, ни жалованья кому следует выплатить средствов у
губернатора нашего нету. Авось, и прикроют вскорости. Оттого денег, небось, и не дают... - А губернатор-то наш как же, здоров? - Поспешил перевести беседу в иное русло Леопольд Ларионыч. - Здоров, что ему станется? Требу вот от него сегодня получил: баню его превосходительство класть вознамерился, просит место, где бане стоять, освятить по православному обычаю. Туда и направлюсь во время ближайшее...
Дома отобедав, направился отец Онуфрий в усадьбу господина губернатора Сотрапа Емельяныча требу справлять. Встретил его Сотрап Емельяныч в гостиной комнате, с фонтаном и канарейками приветливо, кофею с ним испить предложил с благосклонностью. Фонтаном и обстановкою святой отец восхититься не примянул со всею возможною искренностью, чем привел господина губернатора в гордость неописуемую, от кофею не отказался; воссели они с Сотрапом Емельянычем на веранде в тени акаций и деревьев, Яшку Скородумова его губернаторское высокородие также к столу пригласить не запамятовал. - Тяжело в наше время делами хозяйственными управлять, страсть как тяжело, - вещал на веранде Сотрап Емельяныч, напиток благородный неторопливо потягивая, - с такими вот бусурманами, как приказчик мой, для примеру.
Яшка Скородумов взор при словах сих потупил со скромностью, все более помалкивая. - Эх, отслужу на государевой службе еще пару годков, а там - и на покой... - Говорил меж тем Сотрап Емельяныч. - Душа уж, знаете ли, давно на покой просится, к занятиям размеренным, не нервическим. - Чему же ваше высокоблагородие во времена отдаленные посвятить себя вознамерилось? Вопрошал отец Онуфрий вежливо, кофий из чашки фарфрорвой китайской работы глоточками маленькими отхлебывая. - А что же? - отвечал Сотрап Емельяныч, мемуары писать возьмусь, или же родословной, скажем, предков моих за изучение приняться можно. Фамилия же наша - она роду дворянского, древних кровей. У меня, к слову сказать, и документишко об том имеется, не желаете ли взглянуть? - Отчего же? - Отец Онуфрий ответствовал, - взгляну, с вашего позволения. - Да, нелегко на посту государевом, - вздыхал Сотрап Емельяныч горестно, пока отец Онуфрий грамоту его дворянскую со вниманием рассматривал, - все об благе да процветании печешься, себя не щадя, а
ведь не ценит никто, право слово. Неблагодарны люди, святой отец, что ни говори. Ты к ним с душою, терпишь ради них, можно сказать, всякое - то гости к тебе ответственные, в грязь не ударь; то комиссия, так и норовит гадость какую свершить, - а благодарности - чуть. - Н-да, - соглашался отец Онуфрий, - правду говорите истинную, искренне я трудам вашим сочувствую. Давеча вот заезжал ко мне проездом знакомец мой, отец Кондратий, иерей зареченский, так, сказывал, об той неделе к ним тоже комиссия столичная накатила. Испрашивали, сколько и чего оне от столицы получали, да сколько чего и куда трачено было. Говорят, выискали недоразумение какое-то непотребсвенное. И как выискали: по бумагам по ихним, что в конторы иные направляли: высылаем вам, писано, то-то в таком-то количестве, а вы, вышлите нам в ответ столько-то и столько-то. И, сказывают, губернатор ихний сокрушался впоследствии: уж как он старался все для блага, а канцелярия так его под монастырь подвела произволом своим недостойным. Всех, говорят, разнес в пух и в прах, а кого даже за китель оттаскал, кого же выгнал совсем. Теперь, отец Кондратий говорил, такие бумаги в канцелярии губернаторской сочиняют, что только сама та канцелярия в них потом что и разберет... - А я вот баньку наладить порешил на старости лет, - сказал в ответ Сотрап Емельяныч, которому неурядицы зареченские совсем не интересны уж сделались, - скажите, святой отец, как по-вашему, достойное ли то дело я задумал? - Отчего же недостойное? - Ответствовал Отец Онуфрий уверенно, весьма даже достойное. Банька она для существа человеческого завсегда к великой благости... - Что же, не почтите ли визитом своим сызнова, когда баньку достроим, попариться? - Испросил Сотрап Емельяныч прочувствованно. Отчего же? С пребольшою радостью, - Говорил на то отец Онуфрий благодарность свою при том на радушное приглашение изъявляя.