— Что бы вы сказали, господин граф, если б вас как адвоката попросили защищать этого Левинэ?
И всем своим видом он показал, что нисколько не сомневается в ответе.
— Прежде всего я ознакомился бы со всеми материалами, касающимися личности этого человека, — ответил граф медленно и раздельно.
Это было слишком даже для господина Швабе. В этих словах не чувствовалось того возмущения, на поддержку которого господин Швабе мобилизовал целую толпу междометий. Граф оказывался несколько неожиданным. Господин Швабе уставился на него с недоумением и даже ужасом.
Граф, не считая нужным разъяснять свои слова, хладнокровно заказал яичницу и пиво.
— Вы, кажется, хороший охотник? — осведомился офицер, как бы затевая посторонний всякой политике разговор.
— Я стреляю в птиц, а не в людей, — отозвался граф.— Я не ем человеческого мяса.
И он с аппетитом здорового человека принялся уписывать яичницу.
Офицер приоткрыл глаза.
— Мне непонятны ваши слова, — сказал он угрожающе.— Они мне решительно непонятны.
— Добрые граждане возмущены убийством католиков, — уклончиво отвечал граф.— Оно компрометирует нас всех и не имеет никаких юридических оправданий. Коммунисты убивали своих врагов, а не друг друга. Пора вступить в дело людям ума, политикам.
— Но это частная ошибка отдельных невежд! — тихо воскликнул офицер. Томность его окончательно исчезла.— А общее, общее наше дело?
— Наше дело — дело народа,— почти механически промолвил граф. Доев яичницу и отирая усы и бороду салфеткой, он продолжал: — Ни на секунду не следует забывать общее катастрофическое положение в стране, деморализацию после поражения на войне, голод и нищету масс. Народ раскалывается на партии. Народ надо объединить вокруг единой великой цели. Надо быть внимательным к массам, изучать их настроения, надо сохранять осторожность и объективность и не нарушать закона. Мне было очень тяжело эти три недели...
— Две, граф, — невежливо перебил офицер.— Первую неделю в советах сидели просто дураки и наши люди.
Маленькие глаза графа на миг внимательно остановились на порозовевшем лице офицера, и рука, протянутая к пиву, замерла. Затем он придвинул к себе кружку и закончил:
— Вы создаете им ореол мучеников. Тем, кто колеблется, нельзя внушать жалость и сочувствие. Свободная борьба идей — высшее достижение государственности, и вы забываете об этом так же, как забыли об этом коммунисты, нет? Теперь пулю должен заменить ум.
— Я буду стрелять в них, как в птиц, — иронически промолвил офицер, и вновь глаза его потухли, а движения стали меланхолическими и томными.
— Политика — это дело ума прежде всего,— повторил граф.
— Дело пули,— кратко возразил офицер.
— Дело ума и пули, господа! — примирительно воскликнул господин Швабе.
Как тут вести серьезный спор и надолго огорчаться, если столько друзей и знакомых отвлекают внимание? Одному надо кивнуть весело, другому крикнуть приветственное слово, третьему помахать рукой. А женщины требуют особых тонкостей — подойти, поцеловать ручку, удивиться свежести лица или изяществу туфель... И, главное, совершенно ясно было господину Швабе: все — и граф, так же как этот офицер, — в общем очень довольны победой. А это — самое важное. Остальное — пустяки.
Увидев свою жену, господин Швабе решил одним махом уничтожить всякую видимость спора. Он не хотел, чтобы Эльза вмешалась в этот спор. Господин Швабе втайне мечтал, чтобы Эльза вообще на занималась политикой. Как не подходит женщине интересоваться политикой! Но Эльза так эмансипировалась последнее время, что ей прямо и слова не скажешь.
— Дело ума и пули! — воскликнул господин Швабе и встал навстречу жене. — С господином графом ты знакома, с господином лейтенантом фон Лерхенфельд...
Граф поднялся, оборачиваясь к женщине.
Тяжелый, коренастый, он имел вид загадочный, как сундук с двойным дном.
Изумление, а затем восторг мигом овладели профессором Пфальцем — это была, бесспорно, та самая гейдельбергская девушка! Такая нежность таилась за ее длинными ресницами, что спазмы схватили горло профессора. Ему привиделось — она пронесла свою молодость сквозь долгие годы, она казалась даже еще моложе, чем раньше, в этом весеннем розовом пальто, неспособном скрыть стройность и округлость ее тела. Она приближалась быстро и мягко, и уже воздух насыщался запахом ее духов. Цветистый луг! Юность! Любовь!..
Она подошла, и профессор услышал наконец ее голос:
— Нет, пока не поймали этого негодяя Левинэ, графиня Вестарп не отомщена. Я бы, кажется, задушила его собственными своими руками!..