В заключение лорд Литтльтон «чрезвычайно сожалел», что блестящий матч Морфи — Стаунтон вновь оказался под угрозой срыва. Однако следует, конечно, помнить, что к анонимным письмам, оскорбляющим мистера Морфи, мистер Стаунтон не имеет и не может иметь никакого отношения.
Он с охотой разрешал мистеру Морфи опубликовать настоящее письмо, осуждающее поведение м-ра Стаунтона, в любых органах прессы.
Пол так и сделал.
Он напечатал письмо лорда Литтльтона в английских и французских газетах, а сам начал готовиться к интереснейшему для него матчу с прусским чемпионом Адольфом Андерсеном.
На первой неделе декабря Жюль Арну де Ривьер получил от Андерсена извещение, что он вскоре намерен быть в Париже.
Сырая парижская зима успела уложить Пола в постель, поправлялся он медленно.
Врачи прописали Полу пиявки, их ставили ему несколько раз, и самочувствие его улучшилось.
— Сколько крови у меня отсосали? — спросил как-то Пол, лёжа в кровати и глядя в зеркало на своё маленькое, заострившееся лицо.
— Три или четыре пинты! — сердито буркнул Эдж.
— Почти всё, что у меня было! — грустно сказал Пол. — Теперь мне придётся подумать о пополнении!
Он поднялся с кровати и чуть не упал. Эдж успел подхватить его и поднять на руки.
— Вы ничего не весите, мистер Морфи, — сказал он удивлённо. — Я буду откармливать вас, словно на продажу!
— Попробуйте, — равнодушно сказал Пол.
Болезнь и газетное «дело Стаунтона», казалось, вселили в него отвращение к шахматам. Начав передвигаться, он стороной обходил кафе «Де ля Режанс», и Эджу никак не удавалось уговорить Пола зайти туда. Он отклонял все приглашения, где его могли бы заставить играть в шахматы.
Когда Эдж принёс известие о том, что Андерсен выехал из Бреславля, лицо Пола сразу посуровело.
— Начинается рецидив моей шахматной лихорадки, — сказал он задумчиво. — Дайте сюда доску, Эдж, я покажу вам некоторые партии Андерсена.
И с обычной своей безошибочностью Пол принялся показывать по памяти десятки партий Адольфа Андерсена.
— Это великий мастер, Эдж! — закончил он свои объяснения. Вечером Пол рано лёг спать, а в десять утра зашедший к Полу Эдж застал там раннего гостя — герра Адольфа Андерсена собственной персоной.
Андерсену было тогда немногим менее пятидесяти лет.
Земляк и однокашник Гаррвитца, он совсем не походил на него ни внутренне, ни внешне. Небольшой, желтолицый и сморщенный Гаррвитц казался человеком без возраста, ему в равной мере можно было дать и сорок, и шестьдесят.
Андерсен же был плотный немец с крупной лысой головой и уверенными движениями. Лысая голова делала его старообразным, он казался старше своих сорока восьми лет.
Увидев, что Пол нездоров, Андерсен страшно разволновался. У него было всего две недели отпуска, он проклинал свою судьбу, ещё больше сокращавшую этот короткий срок. Он тут же заявил, что не сядет за доску, пока Пол не восстановит свои силы полностью.
И Пол и Андерсен в одинаковой мере ненавидели игру на деньги, поэтому об условиях матча они сговорились буквально за полминуты. Ввиду скорого отъезда Андерсена решено было играть матч из тринадцати партий, то есть до набора кем-либо из противников семи очков, без зачёта ничьих.
После этого Андерсен откланялся, и Эдж повёл его осматривать город, так как Андерсен оказался в Париже впервые. Разумеется, они зашли в кафе «Де ля Режанс» и там застали Гаррвитца. Гаррвитц успел широко распустить слух о том, что в годы жизни в Бреславле он имел якобы большой перевес в счёте над Андерсеном. Андерсен знал это. Увидев вдали Гаррвитца, он заорал на всё кафе:
— Эй, Данни! Иди-ка сюда, паршивец! Что это ты тут наплёл?
— Ничего я не наплёл, Ади! — с достоинством возразил Гаррвитц.
— А кто уверял, будто колотил меня? Садись сейчас же за доску и покажи, что ты понимаешь в этой игре!
Пока Пол выздоравливал, старые противники успели сыграть серию из шести серьёзных партий. Две из них закончились вничью, Гаррвитц выиграл всего одну, а Андерсен — три.
По словам очевидца, Андерсен был явно сильнее Гаррвитца, и позднее, когда Андерсен покидал Париж, поклонники тепло поздравляли его с победой над Гаррвитцем.
— Не стоит удивляться, — ответил Андерсен. — Пол Морфи — один на свете, а такими господами, как Данни Гаррвитц, хоть пруд пруди.