Изредка — очень редко — они даже играют в шахматы.
По-прежнему Мориан получает вперёд коня, но надо признаться, что теперь он выигрывает гораздо чаще. По-видимому, он стал играть значительно сильнее, но уменьшать фору Пол не собирается ни в коем случае.
Мистеру Полу Чарлзу Морфи недавно исполнилось тридцать лет. Не надо называть его «Морфи-шахматист», он этого не любит и может невежливо ответить.
Внешне Пол выглядит превосходно, он порядком потолстел, элегантные лондонские жилеты сходятся на нём не без труда — он дважды переставлял на них пуговицы.
Лицо его теперь округлилось, оно уже не кажется светящимся внутренним огнём. Черты его по-прежнему правильны, но странное равнодушие, смешанное с грустью, омрачает его.
Пол недоволен своим здоровьем. Он плохо спит по ночам, у него бывают сердцебиения, а порой сильные головные боли прямо отравляют ему жизнь. И вообще голова у него тяжела почти всегда, он успел привыкнуть к этому и почти не замечает тяжести — ведь термин «гипертония» в те годы ещё не был изобретён.
Быстро и незаметно ползут одинаковые, тихие годы. И вдруг однажды Пол спохватывается: жизнь уходит. Осталось не так уж много! Нет, он должен бороться, лечиться, хвататься за жизнь! Он должен ехать в Париж, именно в Париж, где живут лучшие в мире врачи! Он не может больше погибать в этом захолустье.
— Чем плох Новый Орлеан, Пол? — спросит его Эдуард. — Разве это не чудесный город? — Да, да, конечно, — ответит Пол. — Но это всё-таки не Париж…
Эту фразу он будет бесконечно твердить всем родственникам. Он будет жаловаться на своё здоровье и выпрашивать деньги: пятьсот долларов у Эдуарда, пятьсот — у Эллен.
Он пройдёт через неприятнейший разговор с матерью, но последняя вспышка энергии возьмёт своё: летом 1867 года Пол сядет на пароход и вскоре окажется в своём любимом Париже.
Париж за эти годы мало изменился. Пол радовался ему, как радуются старому другу, он долгими часами бродил по бульварам и набережным Сены, сидел на скамейках под каштанами и спускался на лодках вниз по реке.
Утолив первую тоску, Пол отправился по всем известным врачам. Он посетил добрых полдюжины медицинских светил, истратил много денег — и не узнал почти ничего. Светила дружно заявили, что он необыкновенно чувствительный и хрупкий субъект, с нервной системой удивительной лабильности.
Однако причины этой лабильности каждое светило толковало по-своему и по-своему предлагало лечить.
Пол покорно глотал порошки и пилюли, принимал ванны, грязи, даже новинку — электризацию.
Наконец профессор Монфор объявил Полу, что вылечить его может только свежий морской воздух и бездеятельность, которая даст передышку утомлённой неизвестно чем нервной системе.
Пол решил послушаться в последний раз и уехал на две недели в Бретань, на побережье Атлантики. Модные курорты Ламанша или Лазурного берега отныне были слишком дороги для него…
Поезд узкоколейки привёз Пола в рыбачью деревушку неподалёку от Шербура. Он снял себе маленький домик. Молчаливые женщины в белоснежных, накрахмаленных «куаффах» угощали Пола кислым вином. Все мужчины были в море, шла сардинка.
В деревне остались лишь древние, пергаментные старики. Эти потомки фанатичных шуанов верили твёрдо, что пресная вода — штука вредная. Они носили безрукавки из овечьих шкур, пили только молоко и вино и даже суп предпочитали варить на вине. Пол почти не понимал их языка — смеси древних кельтских и гэльских наречий.
И всё-таки Полу здесь было хорошо. Он отдыхал, уйдя в прошлое на полтораста лет.
Однажды он долго стоял на берегу, следя за мелкими сердитыми барашками, набегавшими на песок.
Здесь был крайний запад Европы, финис Терре, конец Земли. Отсюда отплывали великие мореплаватели и корсары, именем короля-Солнца открывшие землю, где Пол родился.
Ветер Истории трепал его волосы.
Пол оглянулся. Желтовато-серые дюны уходили вдаль, сосны росли наклонно, отутюженные морским бризом. У него закружилась голова, и он упал.
Хозяйка, рослая старуха с мужским голосом и лицом, на руках отнесла его домой.