Она поила Пола куриным бульоном и отваром ромашки и пела ему грудным басом старые песни, скрежетавшие, как боевое железо. Через неделю Пол поправился и уехал в Париж.
Он вновь прошёл по врачам. Они заявили, что ему лучше.
Ни один не объяснил Полу причин его подавленности, головных болей, безумного животного ужаса, внезапно будящего по ночам. Они были только врачи и добросовестно пытались лечить его маленькое тело.
Туристы со всего мира съехались в Париж на открытие Всемирной выставки 1867 года. Устроители не скупились на рекламу всех видов, приток гостей должен был окупить всё.
Однажды утром Пол увидел заметку о начавшемся в Париже международном шахматном турнире. Он вздрогнул и отшвырнул газету, затем взял её снова и внимательно прочёл.
Колиш, Винавер, Стейниц… Какие-то новые, неизвестные имена. Играют в новом, роскошном зале на Елисейских Полях.
Журналист захлёбывался, описывая севрскую вазу в человеческий рост, подарок Наполеона III будущему победителю турнира. Пять тысяч франков, о-ля-ля… Пол отошёл к окну и упёрся лбом в холодное стекло.
Воспоминания набросились на него, как волны на бретонском пляже, мозг работал остро и точно, как в лучшие годы. На свете есть шахматы — запретные, проклятые, уничтоженные и любимые. Что, если ещё раз, в самый последний раз, ощутить упоительную радость борьбы, неповторимое чувство близящейся победы?.. Да, но хватит ли теперь у него нервной силы, хватит ли выносливости?.. А потом? Что будет ожидать его дома?
Презрительное молчание матери, взявшей с него клятву, которую придётся нарушить. Змеиное шипение всех новоорлеанских ханжей, которые, конечно, обрадуются новому срыву грешника и поспешат объявить его неисправимым.
Печально посмотрят на него огромные глаза Эллен, уже начинающей отцветать в двадцать восемь лет. Впрочем, за кого она могла бы выйти? Возможные женихи перебиты на войне… Так как же ему быть? Уступить желанию или сопротивляться ему? Да и есть ли само желание? Что дали ему шахматы за всё время? Короткие полтора года счастья, за которое было дорого заплачено. Эти семнадцать месяцев прошли мгновенно, как один день. Но след от них лёг на всю жизнь, омрачил её и исковеркал. Да и любил ли он когда-нибудь шахматы по-настоящему?
Пожалуй, нет. Слишком легко они дались ему, и слишком мало он в них вложил. Он любил свои победы, своё удовлетворённое тщеславие. Он никогда не стал бы заниматься шахматами, потребуй они от него чернового, упорного и горького труда. Они прельстили его невероятной лёгкостью побед — и эта лёгкость, в конечном счёте, испортила всю его жизнь. Нет, он не пойдёт в роскошный зал на Елисейских Полях!..
И он не пошёл, но шахматы настигли его сами.
Через день или два, когда он выходил из гостиницы, кто-то сильно хлопнул его по плечу:
— Так ты прячешься от нас, старина?
Это был Жюль Арну де Ривьер, красивый, элегантный и весёлый, как обычно. Он чуточку поседел, но был такой же.
Они обнялись от души, у Пола проступили слёзы. Он всегда любил Жюля, удальца, красавца, блестящего шахматиста. Они пошли вместе завтракать. Три часа подряд Жюль пытался убедить Пола показаться на турнире, но Пол упрямо тряс головой. Он не мог, конечно, рассказать Жюлю всего, но решение его было принято бесповоротно.
Шахматы погубили его жизнь, он покончил с ними и не вернётся к ним никогда.
Но любопытство осталось, и Пол принялся с жадностью расспрашивать де Ривьера о новых мастерах.
— Кто этот Стейниц, Жюль? Как он играет?
— Стейниц? Рыжебородый чудак, грубиян и упрямец. Но играет он сильно, Пол. Тебе бы следовало сыграть с ним…
— Я уже сказал, Жюль, что этому не бывать! А Колиш?
— Барон Игнатий Колиш — любопытнейшая фигура. Он бедный галицийский еврей, ставший биржевиком и банкиром, одним из первых богачей Европы. Баронский титул он купил недавно. И представь, Пол, что этот биржевой воротила — шахматист высочайшего класса! Если сказать ему, что ты в Париже, — он сойдёт с ума! Он знает все твои партии наизусть и бредит ими!
— Я запрещаю тебе говорить ему, Жюль!
— Ладно, я и не собираюсь. А жаль, Пол, что ты такой упрямый осёл…
Проболтался ли Жюль, сам ли дотошный банкир раскопал адрес Пола — неизвестно.
Во всяком случае, дня через два, после обеда, коридорный принёс Полу визитную карточку с гербами и коронами. На карточке готическими буквами было напечатано:
БАРОН ИГНАЦИУС КОЛИШВенаПол неохотно поднялся с кровати (он лежал после обеда), надел воротничок и сухо сказал коридорному: