Позже Капланов побывал на Енисее. Там он исследовал глухие лебединые озера: надо было выяснить, пригодны ли они к заселению новым пушным зверьком — ондатрой.
Здесь, в глубине тайги, он не раз наблюдал лебедей, которых до того видел только в зоопарке. Над озерами по утрам поднимался туман, из которого величавые птицы выплывали, словно сказочные призраки. Вокруг них по воде сновали забавные пушистые птенцы. Взмахивая еще не оперившимися крыльями, они пытались уже вытягивать шею и гордо выпячивать грудь. В середине лета Капланов, таясь в кустах, разглядывал, как молодые лебеди с громкими криками начинали подниматься на крыло. На первом году они заметно отличались от взрослых своим дымчатым оперением. В конце лета лебедь-отец начинал летать над озером и трубным призывом поднимал семью в воздух: пора было обучать молодых лебедей полетам.
Поездка по таежным просторам Сибири решила дальнейшую судьбу Капланова. Он перебрался на постоянную работу в Васюганье, на биологическую станцию. В таежной глуши, на реке Демьянке, находился биопункт, где в одиночестве и поселился Капланов.
Васюганье — огромный массив болот Западной Сибири, один из самых крупных в мире. Зимой в тайге многие болота не замерзают, над ними клубятся облака пара. Весной, когда начинается разлив рек, деревья «по пояс» уходят в воду, а болота превращаются в необозримые озера. В это время только, пожалуй, на лодке можно проехать в дальние уголки тайги.
Летом Васюганье становится еще более труднопроходимым. Кругом колышутся опасные трясины, над которыми вьются тучи комаров и мошкары. Воздух полон тяжелых сырых испарений. Туманы стелются над болотами. Наступает осень, и тайга во время затяжных дождей становится совсем недоступной.
Таежные болотистые пространства Васюганья безлюдны. Поселки встречаются редко, да и то лишь по долинам больших рек. Избы здесь строят из крепкой лиственницы, которая не боится сырости. Стоят они на высоких фундаментах или нередко на сваях. Серые постройки, обнесенные высокими заборами, уныло тянутся одной улицей где-нибудь вдоль берега реки.
В тайгу люди уходят больше зимой. Охотники направляются на лыжах за пушным зверем, лесорубы — по едва окрепшему льду трясин — на лесозаготовки. По «зимникам» двигаются длинные обозы.
Чуть ли не все лето на лугах косят, траву долго сушат, потом сено вытаскивают на болотных волокушах, а чаще на лодках и плотах. Разводят молочный скот, занимаются земледелием, ловят рыбу.
Капланов быстро осваивался с новой обстановкой. Суровые условия заболоченной тайги его не пугали. Наоборот, глухой, неизведанный край привлекал. Здесь было много зверей, птиц, рыбы, ягод, орехов, грибов… Разве не стоило его исследовать, чтобы поставить на службу человеку эти пока малодоступные природные богатства?
На реке Демьянке за три года до приезда сюда Капланова биостанцией было выпущено для акклиматизации около сотни ондатр. Называют их еще мускусными крысами, происходят они из Северной Америки. В нашей стране тогда только начинались опыты по заселению таежных рек и озер ондатрой. Она должна была приобрести на Севере серьезное промысловое значение. Размножается ондатра очень быстро, а шкурка ее ценится выше, чем беличья. На огромных пространствах Васюганья она могла бы давать много пушнины.
Однако с ондатрой здесь произошла неудача. Охотовед, который вел за ней наблюдения, через год после выпуска определил число ондатр в тысячу двести штук, а еще через год — в десять тысяч.
В охотничьих журналах появились его статьи, где он широко рекламировал опыты. Было решено организовать здесь ондатрово-охотничий совхоз.
Но ондатры почему-то оказалось мало, и совхоз вскоре закрыли. Охотоведа уволили, а только что прибывшему сюда Капланову поручили разобраться, в чем тут дело.
На администрацию биологической станции новый работник произвел неважное впечатление. Он был слишком молод, неопытен, не имел высшего образования, к тому же казался неловким и замкнутым. Предшественник его выглядел куда более солидно, пытался даже готовить кандидатскую диссертацию.
Капланову предложили в первую очередь заняться отловом ондатры для расселения ее в другие районы Сибири.
Наблюдения за ондатрой Капланову приходилось вести на зорях, в сумерки, а чаще — в светлые ночи. У берегов реки в это время слышалось какое-то бульканье, драчливый писк, шелест осоки, иногда шумный всплеск — это зверек ударял хвостом по воде. Он видел, как мимо проплывала ондатра со стебельком срезанной осоки в зубах.
Только с рассветом на реке и болоте все стихало, унимались деятельные зверьки. Они прятались в своих норах, выкопанных у самой кромки воды, и в хатках, которые стояли среди болота, словно побуревшие копешки старого сена.
Во время ночных наблюдений Капланова заедали комары. Гудение их было столь сильно, что, казалось, оно заглушает все остальные звуки. От гнуса вообще не было спасения. Днем лицо и руки безжалостно разъедала мошка.
Наблюдательность и терпеливость, приобретенные Каплановым еще в кюбзе, теперь ему очень пригодились. Он вскоре убедился, что зверьков мало потому, что они погибали от хронического заболевания: здесь был какой-то местный источник инфекции. Чтобы не распространять эпизоотию, отлов ондатры, начатый для ее расселения, пришлось немедленно прекратить.
Оказалось также, что условия для этого зверька здесь были малоблагоприятны из-за недостатка кормов и изолированности водоемов. Кроме того, молодых ондатр на Демьянке сильно истребляли крупные щуки и пернатые хищники. Обо всем этом Капланов написал заключение для биостанции.
Вопрос с ондатрой разъяснился, теперь Капланову поручили изучать крупного копытного зверя — лося.
Капланов быстро научился ходить по свежим — «горячим» следам. Работа его увлекала: изучив особенности жизни сохатого, можно будет использовать этих сильных животных для перевозки тяжестей в малопроходимой северной тайге.
Ведь лось — вездеход, у него длинные ноги и широкие копыта. Даже если, преодолевая болотистую топь, лось и начинал вязнуть, то ложился на бок и, упираясь в мох копытами, успешно переползал через трясину.
Поставить сохатых на службу человеку в болотистых пространствах Васюганья сделалось мечтой Капланова.
Он стал одним из пионеров одомашнивания лося. Лосиху Машку он приучил к себе с раннего возраста, и та неотвязно ходила за ним по тайге, будто охотничья собака. Порой она присоединялась к диким лосям, но всегда возвращалась домой. Если Капланов ночевал в тайге, Машка подходила к костру, грелась у огня или паслась недалеко от стоянки.
Он приучал ее переносить на спине тяжести. Чтобы охотники не приняли Машку за дикого лося, привязал лосихе на шею колокольчик. Однако как-то с весны Машка исчезла. Появилась она лишь летом, в середине июня, приведя за собой двух маленьких телят. Капланов очень обрадовался и вынес лосихе из дома краюху хлеба. Машка была в миролюбивом настроении. Она охотно ела из его рук хлеб и лишь изредка оглядывалась на своих детенышей, которые испуганно помекивали в кустах.
В этот же день он встретил на болоте, недалеко от биопункта, выводок гусей гуменников — там было пять пуховых птенцов. Гуси его не испугались и продолжали кормиться, плавая среди кочек, возвышавшихся над водой.
«Край непуганых зверей и птиц…» — растроганно подумал Капланов и, сняв с плеча ружье, повесил на приметное дерево. Не хотелось сейчас идти в тайгу с ружьем, нарушать выстрелами мирную лесную тишину…
Приручив лосиху, он стал обучать езде в упряжке молодого лосенка — шестимесячного Петьку. Через короткое время он уже мог демонстрировать его на районной выставке: лосенок возил на нартах груз до пятидесяти килограммов и был послушен вожжам.