— Слово я сдержу, — ответил Дерябин и с тоской сел за арифметику.
Через три дня Гриша снова пришел к нему, и Петр опять предложил бороться.
— Это что ж, плата за мою помощь? — спросил Гриша.
— Нет. Это плата за мои мучения.
Дерябин, смеясь, обхватил Гришу за плечи, и борьба опять началась.
Эта история повторялась каждый раз перед приготовлением уроков. Так как обычно победителем оставался все-таки Гриша, в дневнике Дерябина начали появляться тройки. Наконец он получил первую четверку — по географии. И в его голову проникли честолюбивые мысли: захочет, он сам станет первым учеником. Он теперь садился за уроки даже и в те дни, когда не ждал к себе Гришу (не мог же тот приходить ежедневно).
А у Гриши за это время так окрепли мускулы, что ему иногда начинало казаться, что теперь они не хуже, чем у Оттомара Редаля: ну прямо железные.
Наконец, после колебаний, смущаясь, он напряг до отказа согнутую руку и показал дяде Оту:
— Ну, как?
— Очень, — ответил тот рассеянно, — очень.
— Крепкие?
— Очень… Слушай-ка, Грегор, у тебя хороший почерк?
— Нет. А что?
— Жаль.
— А что? Дядя От, а что?
— Ну, напиши мне на этой бумажке что-нибудь. Например: «У меня хороший почерк».
Гриша взял бумажку и начал писать, стараясь, чтобы буквы получались как можно красивей: «У меня хороший почерк».
Оттомар Редаль внимательно поглядел на написанное.
Потом сказал со вздохом:
— Нет. У тебя нехороший почерк. А у Яна и у меня самого еще хуже.
— А зачем вам это надо, дядя От?
— Надо было бы мне переписать одну… одну вещь.
— У меня есть друг. Никаноркин. Вот он перепишет — ну, загляденье! Я ему скажу.
— Нет. Ты ему не говори.
— Почему?
— Да просто так, не говори.
— Все-таки, дядя От, почему?
— Зачем ты спрашиваешь? Надо так. Сказано «не говори», значит не говори. И все!
Он поглядел на Гришу своими спокойными, широко расставленными глазами и закончил:
— К таким уж людям ты попал. В такую квартиру.
Ну да, к таким людям, в такую уж квартиру попал Григорий Шумов.
Ничего, люди хорошие. И квартира ему нравилась, здесь было куда лучше, чем у Белковой. Взять чисто побеленные стены; на них взглянуть было куда приятней, чем на оборванные обои в белковской квартире. И еда здесь обыкновенная, человеческая. Все здесь подходит для Гриши.
Надо только научиться молчать, когда нужно. Умеет же молчать Ян, а, должно быть, и Яну любопытно узнать кое о чем. Но он молчит, не спрашивает.
— И я буду, — сказал Гриша вслух. — Я буду молчать, как… как скала!
Он покраснел густо: вот так «помолчал»!
— Не надо, как скала, — проговорил Оттомар и положил свои большие руки на плечи Грише. — Надо, как человек… как человек с верным сердцем.
36
Ничего не говорил Григорий Шумов о Редале и его товарищах своим одноклассникам, даже Коле Никаноркину. Даже Вячеславу Довгелло!
И не потому, что не верил им — как раз им-то обоим можно было верить, — но не полагалось говорить. А раз не полагалось, значит кончено.
С друзьями-одноклассниками он беседовал совсем о другом. О чем же?
…У магазина Ямпольских Гришу окликнул Никаноркин:
— Стоп! Знаешь новость? — И вдруг замолчал.
Гриша посмотрел в ту сторону, куда устремлен был взор Никаноркина.
Навстречу им шла рыжая девочка. Гриша ее сразу узнал, хотя она и очень изменилась. В ней произошла просто-таки непонятная перемена. Вместо безобразных штиблет на ее ногах были козловые башмачки, короткий стеганый жакет ладно облегал ее фигурку; жакет был из дешевой грубой материи, но Гриша тогда еще мало разбирался в подобных вещах.
Она прошла мимо, не глядя, надменно подняв нос кверху.
— Ох ты-и! — восхищенно протянул Коля.
— Ты ее знаешь?
— Ну как же! Она около нас, по соседству живет. Это Нинка Таланова, дочка железнодорожного токаря. В пятом году токаря прогнали с работы — после забастовки, — ух, Талановы и бедовали тогда, страшное дело! Капусту ели, одеться было не во что…
— А теперь?
— А теперь отец ее подался в Ригу, поступил там на вагоностроительный завод, хорошо зарабатывает. Прислал денег — и видишь: Нинку одели, как принцессу.
Принцесса не принцесса… но все-таки эта рыжая девочка была какая-то особенная. Не поймешь даже, почему, в чем тут дело.
…Значит, она тоже, как Гриша, живет в городе без отца. А может, и без матери.
Это как-то сближало Гришу с нею.
Но Никаноркин словно угадал его мысли: