Скользили под звуки вальса пары; возили в большом кресле-санках красивую брюнетку два офицера-артиллериста; посреди катка кружился веретеном на одной ноге великовозрастный гимназист, побежденный в борьбе на приз небезызвестным Брониславом Грабчинским; бегали без затей — на скорость — стайки мальчишек…
Все, казалось, вращалось перед Гришей каруселью, ярко освещенной праздничными огнями.
Он бы растерялся, если б рядом с ним не было Коли Никаноркина.
Коля скороговоркой сообщал ему фамилии офицеров — Гриша тут же забывал их, — восхищался великовозрастным гимназистом, оказывается уже прославившимся на весь город своим искусством, кричал кому-то «Эй, корова на льду!», — словом, чувствовал себя как дома.
Быстро оглядевшись, он схватил Гришу за руку, и они побежали, как и другие мальчишки их возраста, без претензий, лишь бы порезвей вышло…
Бегали они ничуть не хуже иных — не зная устали, до тех пор пока Гриша не споткнулся.
Споткнулся он, увидав Нину Таланову: она каталась под руку — с кем?
С Петром Дерябиным!
Они скользили по льду плавно, лицо у Петра было напряженно-чванливое, у Нины — ее обычное, необыкновенное.
Свет померк вокруг, музыка смолкла!
Оказалось: половину лампочек выключили на время — в знак того, что учащимся, по установленным правилам, пора идти по домам. А музыканты отложили свои трубы — передохнуть.
Гриша сразу же заспешил к первой попавшейся скамейке — снимать коньки. Никаноркин последовал за ним безропотно. Но в то время как Гриша молчал, пряча от друга сумрачное лицо, Коля сердито бормотал без остановки:
— Видал Петьку? Вот петух! Как же: кадет будущий! Кадет, на палочку надет!
Из бормотания Никаноркина Гриша наконец догадался, что тот чувствует примерно то же, что и он сам, только досаду свою выражает иначе.
От этой мысли Грише стало немножко легче.
…На следующий день Петр Дерябин после долгого и многозначительного молчания сказал Грише:
— Я видал тебя вчера. На катке.
— И я тебя видал.
Дерябин вынул из кармана зеркальце и глядясь в него, осторожно потрогал свой пробор. Пробор был смех один: вокруг него торчали веером рыжеватые жесткие волосы, никак их не пригладишь! Но Дерябина такая прическа в какой-то степени устраивала, иначе он не вытаскивал бы так часто зеркальце из кармана.
— Ну, как она тебе понравилась? — спросил Петр снисходительно.
— Кто?
— Та, с которой я катался. Ее фамилия Таланова. Знаешь, мне даже ее фамилия нравится.
— А твоя ей?
— Что ж. Дерябин — фамилия известная.
Гриша насмешливо хмыкнул и промолчал.
Петр, поглядывая на него искоса, все порывался сказать что-то. Наконец не вытерпел:
— Она про тебя спрашивала.
— Что ж она спрашивала?
Но в это время — после звонка, который собеседники пропустили мимо ушей — на пороге показался историк, еще мало знакомый им молодой учитель, недавно приехавший из Петербурга.
У него было надменное горбоносое лицо и щегольские черные баки, похожие на ленточки, приклеенные к щекам.
Ученики еще не пригляделись как следует к Ургапову — так звали молодого учителя — и пока что не делали ему никаких неприятностей, терпеливо сносили его преувеличенную строгость на уроках; пока неизвестно было, что это за человек, — может, и хороший.
— Что ж она спрашивала про меня? — шепнул Гриша, когда все сели после прихода учителя.
— Шумов Григорий, встаньте! — сказал в нос Ургапов, у которого был острый слух и отличная память на имена и фамилии.
Шумов встал, возмущенный. За что?
Класс молча выжидал, как будет вести себя учитель дальше.
Должен был, значит, выждать и Гриша.
И он стал как полагается — ровно, руки по швам. Но лицо у него было оскорбленное.
Ургапов посмотрел на это оскорбленное лицо долгим взглядом и велел:
— Сядьте!
Класс еле слышно зашелестел: все разом вздохнули. Что ж, зла от нового учителя пока что не видно. Встать столбом на две секунды за болтовню на уроке — это наказание подходящее. Настораживало первоклассников только чрезмерно вежливое обращение Ургапова с ними: что за этим кроется? Насмешка? До сих пор полагалось говорить ученикам «вы» не раньше четвертого класса.
Первоклассники не подозревали, что с такой же настороженностью ждал и от них чего-то сам Ургапов, вчерашний студент, сегодняшний педагог. Как бы не уронить в глазах учащихся свой авторитет — вот о чем напряженно думал молодой историк на каждом уроке.