Один день оставался до срока. Не спавший, не евший, бродил злополучный купец у царских конюшен, все прислушивался: не слыхать ли Васькина ржания? И вдруг, как с неба, знакомый голос окликает его по-персидски:
— Афанази-ходжа! Эй, друг! Тебя ли я вижу?
Протер глаза Афанасий: сон, что ли? Или видение? Чудо?
В богатом халате, верхом на добром коне, поглаживая надушенную, расчесанную красноватую бороду, медленным шажком едет по улице старый знакомый — Мухамед, хоросанский купец. С ним дружили в Персии. Он-то и указал Афанасию дорогу в индостанские земли и наплел небылиц про дешевые индийские товары. Он-то и научил привезти в Индию на продажу коня. Он-то, ежели разобраться, и всего Афанасьева горя виновник..
— Мухамед-ходжа! Будь друг! Помоги! Выручи из лихой беды! Дай взаймы тысячу золотых!
— Ай, много! Зачем столько?.. А, вот что. Вот как… Да, да. Нехорошо получилось. Ну, ничего, не горюй, друг Афанази.
— Друг Мухамед! Даешь тысячу?
— Ну, зачем… Тысячи у меня нет. Тысячу тебе даст хан… если сделаешь по его повелению.
— Что? Переменить веру? От родной Руси отказаться?
— Эх, Афанази! До Руси еще надо три моря плыть. А тысячу золотых — хан тебе завтра же в руки…
— Не говори! Слушать не хочу!
— Ай, беда… Вот это хуже всего, когда человек слушать не хочет.
— Что ж мне теперь? Топиться?
— Ну, зачем топиться… Умереть всегда успеешь. Лучше я поеду, хана попрошу. Он мне много должен за товары. Дам отсрочку — смягчится ханово сердце.
— Друг истинный! Добрая душа! Уломай его, рыжего черта. Когда-нибудь и я тебе пригожусь…
— Ну, зачем хана ругать? Его дело царское. Поеду, поклонюсь. Три года отсрочки дам. Это средство верное.
Верное средство помогло. На другой день Афанасий Никитин, оседлав похудевшего Ваську, рысцой выезжал за узорные городские ворота. Жалко ему было гнать голодного коня, но уж больно надоел ненавистный Джунир, не терпелось с ним развязаться. К тому же и дождь шел на убыль.
— Зачем торопишься? — уговаривал Мухамед. — Дожди скоро кончатся. Поживем в Джунире, — познакомлю тебя со здешним купечеством, дела сделаем… Хан теперь тебя любит…
— Спасибо тебе, Мухамед-ходжа! Век не забуду твоей услуги!.. Только ты меня не унимай, — твердил Афанасий. — Не могу я этого города видеть. Жители здесь все злодеи, женщины — бесстыдницы, кругом ложь, воровство, разбой…
— Ну, зачем так говоришь? Ты еще ничего не видал. Поживешь побольше, — другое скажешь, — возражал хоросанец.
— Нет, Мухамед-ходжа! Нет, друг ты мой добрый! — повторял Афанасий Никитин. — Нечего мне, торговому гостю, здесь делать. Обманули псы-хоросанцы; насказали небылиц, будто всякий товар здесь дешев. А нет для нас годного ничего…
— Ай, ай! Неладно мыслишь, Афанази-ходжа! Не псы тебя учили, — я тебя учил торговать. Здесь черный перец дешев и лаки, красная краска дешева. Отвези на Русь — богатый будешь, — терпеливо толковал добродушный Мухамед.
Афанасий в раздумье качал головой.
— Правда твоя, перец дешев и краска дешева. А не ближний путь. Пока до Руси довезу — сколь пошлин переплачу! И по морям разбойники рыщут, торговых людей грабят…
— Несчастья бояться — счастья не видать. Торговому гостю грабители не помеха, — рассуждал Мухамед, поглаживая крашеную душистую бороду. — Хочешь большого богатства, — не бойся большого пути.
— Верю, верю тебе. Только ни дня здесь не останусь. Спасибо, друг, за все — и прощай, прощай… Ну, Васенька! Шагай, не робей! Вышагивай! Пойдем теперь на город Бидар. Что было — видали, что будет — увидим.
Васька потряхивал головой и бодро шагал по незнакомой дороге.
Глава V
ЗЕМЛЯ ИНДОСТАНА
Вот уже месяц шел Афанасий Никитин по неведомым путям, по неведомой стороне. Иногда садился на Ваську верхом, а больше вел его в поводу, боясь измучить коня. Русский путник не мог надивиться — как неудержимо оживала, хорошела индийская земля. Кончился период дождей; их волшебная сила исцелила почву, пересохшую от жажды, и на глазах прохожего унылые сухие равнины превращались в цветущий и сочный сад. Земля покрылась пестрым ковром цветов; немолчной музыкой заиграли быстрые ручьи. Не раз случалось Афанасию подсмотреть, как важно гуляют по зеленой долине яркоперые разноцветные птицы, задумчиво, деловито набирая в изогнутый клюв прозрачную воду; и только топот Васькиных копыт заставляет их неторопливо вспорхнуть или просто перебежать на другую сторону ручья. «Смотри-ка! Нисколь не пуганые! — указывал Афанасий Ваське. — А цветастые! Ровно в сказке: на ветвях сидят птицы райские, поют песни царские. До сказочных краев добрели мы, Вася, с тобой!» Васька круто гнул шею и косился большим черным глазом на непуганых птиц. А птицы кричали зловеще, пронзительно — на царские песни отнюдь не похоже, — и перья у них переливались зеленым, красным, синим и желтым. «Ну, красота! Ах, и красота же! — не унимался Афанасий. — Эх, изловить бы парочку… на Русь бы отвезти… Стой, брат! А это кто же? — перебивал он себя. — Зверьки такие? Али людцы-человечцы? Гляди-ка, гляди, до чего уродствуют!» Мелкие длиннохвостые обезьяны бесстрашно выбегали на дорогу, кувыркались, смеялись, сверкая белыми зубками, дразнились, грозились, а то и швыряли в путника орехом, бананом. Афанасий сперва обижался, потом привык. Порой на смену обезьянам появлялись из лесу доверчивые газели с красивыми, как у женщин, черными большими глазами. Не сводя с всадника кроткого взгляда, они бежали следом за Васькой, выхватывали на бегу кусочки лепешки из рук Афанасия. «Гляди, какие добродушные! — умилялся тот. — Будь поближе, отвез бы я эдакую козочку в Тверь, сестренке Дунюшке подарил бы — она у нас до всякой скотины охоча…» И глаза его омрачала неодолимая грусть — спутница светлых воспоминаний.