Лорд Хартфорд вскинул голову. Его ноздри трепетали от сдерживаемой страсти.
— Ваше величество начали против меня вторую кампанию, — проговорил он с деланным спокойствием. — И сейчас вы дали мне ключ к вашей тактике следующего сезона. Публичным образом меня будут отстранять от важных государственных дел, а приватным — объявят буйнопомешанным.
— Сказав, что „приватным образом поместят под надзор врачей“, вы бы точнее выразили мое намерение, — поправил герцог.
Хартфорд что-то пробормотал вполголоса, встал, обошел стол и оказался лицом к лицу с его светлостью.
— У меня есть тайна, которую я должен сообщить вашему величеству, — сказал он. — До того как этот совет разойдется, я хотел бы снять с души ее бремя.
— Я не желаю слушать, — с высокомерным безразличием произнес Заморна. — У безумцев бывают странные причуды.
Хартфорд шагнул ближе. Герцог не отстранился, только вскинул голову и придал своим чертам выражение убийственной насмешки, от которой стошнило бы лошадь.
— И все же я обязан сделать признание, — сказал Хартфорд.
Он приступил к герцогу вплотную, прижал губы к его уху и сатанинским шепотом произнес какие-то фразы, что заняло около двух минут.
Я внимательно наблюдал за герцогом, и все остальные тоже. То ли он чувствовал на себе наши взгляды и не хотел показывать, что задет услышанным, то ли слова Хартфорда и впрямь оставили его равнодушным — не знаю. Так или иначе, Заморна не дрогнул ни одним мускулом. Черты хранили ту же холодную, спесивую улыбку, что и вначале, однако от лица отхлынула вся кровь. Когда Хартфорд закончил говорить и отступил на шаг, щеки его монарха были совершенно белы.
— Я польщен вашим доверием, милорд, — проговорил Заморна тем же презрительным тоном, что и раньше, — и при первом же случае отплачу вам таким же знаком расположения. Скорблю, что помрачение ума и моральные изъяны внушают вам подобного рода фантазии. Однако же не отчаивайтесь, милорд. В лечебнице для душевнобольных, при должном внимании врачей, вы еще можете вернуться в рассудок.
— До свидания, ваша светлость, — с мрачной усмешкой проговорил Хартфорд.
— До свидания, милорд, — отвечал его государь, усмехаясь не менее мрачно. — Мы с вами еще увидимся.
— Да, в аду! — отвечал Хартфорд и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты.
Едва дверь за ним захлопнулась, Энара издал необычно глубокий вздох. В следующий миг достойный Тигр вспомнил про некое дело, которое непременно должно исполнить сегодня вечером. Он уже вставал, когда монарх, положив руку ему на плечо, принудил генерала опуститься обратно в кресло.
— Нет, Анри, не выйдет. Знаю я, что у вас за дело. Однако учтите, что, если вы в него вмешаетесь, я расценю это как медвежью услугу.
— Я не имею обыкновения перечить вашему величеству, — ответил Энара, — и потому смолчу, как вы приказываете. Впрочем, дозвольте сказать, что, на мой взгляд, вы придерживаетесь совершенно ошибочных воззрений на то, как надлежит в подобном случае действовать.
Мистер Уорнер, наблюдавший за происходящим без единого слова, но с самым пристальным вниманием, теперь вмешался в разговор.
— Сознаюсь, — промолвил он, — что не понимаю этого дела и всех его скрытых пружин. Видимо, вне официальной сцены разыгрались некие события, которые, будь они мне известны, пролили бы на обстоятельства новый свет и вполне оправдали то, что сейчас представляется не вполне благоразумным. Однако же в имеющейся ситуации я считаю своей неотъемлемой обязанностью честно сообщить государю то мнение, к коему пришел, на основании моих ограниченных сведений. Как помнит ваше величество, я всегда без утайки говорил, что мне представляется хорошим или дурным в вашем обращении с подданными; и сейчас я последую этим прямым, хоть местами и тернистым путем.
Милорд герцог, Хартфорд вполне справедливо назвал себя представителем одного из древнейших семейств Ангрии; и будучи таковым, а равно и человеком твердых политических принципов, каковы бы ни были его личные недостатки, он, по моему разумению, заслуживает, чтобы в деле, затрагивающем глубочайшие интересы страны, его кандидатура была рассмотрена в первую очередь. Сэр Уильям Перси позволит мне сказать в его присутствии, что я не знаю человека храбрее и благороднее, чем он, или другого, чьи действия на службе Ангрии были бы в большей мере свободны от греха своекорыстия. И все же, полагаю, даже сэр Уильям согласится с утверждением, что Хартфорд имеет более прав на доверие своего государя, нежели пришлец в этой стране, на двадцать лет его моложе и ниже в воинском звании.