— А вот когда меня царь наградит, тогда и я тебя награжу.
Базиль смеялся.
— Царь-то, может, и не подумает наградить! Значит, и я на бобах останусь?
— Как так не подумает, когда уже думает!
Базиль весело удивлялся.
— Вы и это знаете, Архип Евсеевич?
— И не только это, а знаю даже, чем наградит, — серьезно говорил Шихин. — Золотою медалью на андреевской ленте.
— Да? — уже искренне удивлялся Базиль. — Как же так знаете?
— Ты же знаешь, чем я тебя награжу.
— Это другое дело, я у вас сам просил о Париже.
— Ну, вот и я сам просил. В комиссии знают, чего мне хочется, я комиссию ублаготворю, а она обо мне комитету министров представит, а комитет — государю, вот я и ублаготворен тоже. Я даже то знаю, какими словами обо мне в заседании комитета министров напишут.
Шихин вытащил свой толстенный бумажник, достал из него записную книжку, тоже не тоненькую, в переплете свиной кожи, раскрыл ее и прочитал вслух торжественно:
— «Комитет министров постановил: купцу Шихину не как подрядчику, но как человеку, оказавшему особенную предприимчивость в работах со столькими затруднениями и убытками и доставившему казне значительную выгоду в сравнении с теми издержками, какие употребила комиссия при добывании колонн собственными распоряжениями, — пожаловать золотую медаль на андреевской ленте». Видал?
— Когда же комитет министров постановил?
— В тысяча восемьсот двадцать девятом году.
— Как? Но нынче всего пока двадцать восьмой…
— А вот я знаю, что так постановят и такими словами в протоколе напишут.
Базиль не верил ушам.
— Да я тебе дальше прочту, это уж даже не обо мне постановят, а я вот знаю…
Шихин зачитал дальше.
— «…что касаемо Жербина и Купцова, то в испрашиваемом награждении отказать, так как первый в деле сём есть обыкновенный подрядчик, а последний был у него приказчиком, награждения же за уступки и пожертвования по подрядам вообще воспрещены». Видал?
Базиль не знал, верить или принять за шутку. Он так и сказал Шихину.
— Чудачок, — отвечал Шихин, — мне интересу нет шутки шутить, да еще в книжечку их писать, а мне есть интерес все знать, что до меня касаемо. Чтобы знать все о себе, о приятелях, недругах, конкурентах, начальниках и подручных. Все пригодиться может. Понял?
Базиль был подавлен, но все же решился спросить:
— Приказчик Купцов — это тот рябой, что меня к вам на остров вез?
— Этот самый. Не будет ему награждения. А Жербину все-таки будет, он уже после этого постановления награду выхлопочет. Это уж я по характеру его знаю. В порошок разотрется, а выхлопочет. А не то судиться пойдет с казной, такого сутяжника свет не видывал. Он никогда не простит, что уступки казне делал. Четыре процента с доставки каждой колонны — не шутка.
— Почему же комитет сначала откажет, раз Жербин уступки казне делал?
— Надо было, выходит, не казне уступки-то делать, а казенным людям.
Шихин подмигивал, складывал книжку в бумажник, бумажник — в карман, хлопал себя по карману, а Базиля по плечу.
Так он учил Базиля уму-разуму.
Глава девятнадцатая
Подъем был назначен на вторник 20 марта, на час пополудни. Последние приготовления были такие:
Колонну выкатили из сарая, втащили ее (по каткам же) наверх, на площадку, и вдвинули в стан между опорных станин. Над этим трудились больше недели.
Двадцать кабестанов установили на подмостках на двойном полу, расположив их полукругом от подъемного стана. Из числа двадцати кабестанов шестнадцать будут употреблены на поднятие колонн, прочие послужат для направления ее при постановке на базу.
Людей научили занимать места у своих снарядов по удару колокола, по удару же колокола начинать вращать кабестаны и прекращать так же.
Наступило двадцатое число. Приготовления заканчивались. Лишние люди были удалены от места подъема. Число занятых на подъеме было точно рассчитано.
У каждого кабестана — тридцать человек и один десятник; из них шестнадцать человек будут вращать ворот, два — опускать канат, и двенадцать человек будут находиться в резерве для смены уставших. Десятник при кабестане будет наблюдать за рабочими, направлять их в один ровный шаг и сменять по мере надобности, не прерывая действия.