В восемь часов утра Исакий Исакиевич постучал в дверь. Базиль послушно проснулся и, странное дело, не удивился поступку чиновника, хотя помнил отлично, что не просил будить.
Вместе с Исакием Исакиевичем напились чаю. Не удивился Базиль и вопросу его:
— Итак, вы идете сейчас к главному архитектору господину Монферрану хлопотать о службе?
— Да, — ответил Базиль апатично, и нехотя подумал при этом: «Уже знает от Шихина».
Исакий Исакиевич сказал, вставая из-за стола:
— Идемте вместе, я тоже там занимаюся.
Базиль и эти слова выслушал без всякого изумления и без усмешки, хотя совпадение было несомненно смешно: Исакий Исакиевич служит в комиссии по построению Исаакиевского собора…
Встав из-за стола, чиновник сделался ниже ростом, чем был, сидя на стуле: он оказался необыкновенно коротконог. Впрочем, это ему не мешало быстрее иных долговязых бежать на службу и еще непрерывно подгонять Базиля.
«Приятели!» — почему-то со злостью подумал Базиль о купце и чиновнике.
Базиль не вполне доверял Шихину. Рыжий купец ему не понравился, несмотря на горячее участие и здравые советы. Шихин все старался намекнуть, что никто не поможет Базилю, только он, Архип Шихин, сможет протянуть ему руку и вывести на верный путь.
Перед самым выходом с Галерной на площадь Исакий Исакиевич вдруг остановился и испытующе глянул на Базиля.
— Мне кажется, сам господин Монферран вряд ли захочет что-либо сделать для вас, — значительно произнес Исакий Исакиевич.
— Что вы имеете в виду? — спросил Базиль с тревогой в голосе. — Не примет на службу? Но я учился в той же архитектурной школе, из которой вышел сам господин Монферран. Я надеюсь, что он отнесется ко мне как к младшему товарищу. Наконец, у меня рекомендации…
— Я не о том говорю, вы меня, молодой человек, не поняли, — важно заговорил Исакий Исакиевич. — Господин Монферран не станет за вас хлопотать в том случае, если у вас возникнут неудобства в отношениях с вашим помещиком, между тем ходатайство влиятельного лица в этом случае…
Базиль поспешил перебить:
— Но почему же неудобства? Господин Челищев обещал не противодействовать моей карьере, он затем и послал меня за границу, что, заметив мои наклонности и способности, хотел для меня высшего добра, какого только я сам мог пожелать. Господин Челищев — это бескорыстный меценат…
— То есть великодушный покровитель наук и искусств, это вы разумеете под сим словом, — важно сказал Исакий Исакиевич, снова начиная передвигать свои короткие ножки по направлению к площади. — А что, молодой человек, если я не ошибаюсь, господин Челищев не освободил вас от крепостного состояния?
— Он обещал мне дать отпускную, как только я выучусь, — горячо возразил Базиль. — И даже больше, сударь, безмерно больше, не употребите только во зло мое признание, он хочет усыновить меня. Как видите, я имел вчера основание, правда, несколько преждевременно, называться его именем… Впрочем, вы ведь не знаете о вчерашнем…
Базиль мучительно покраснел, вспомнив о дорожном унижении.
— Нет, я знаю, — строго сказал Исакий Исакиевич.
Он прибавил шагу.
— Если хотите застать господина Монферрана в канцелярии, поспешим. Через полчаса он может начать обход всех работ, и вам не удастся поговорить с ним.
Площадь была окружена забором. Инвалид-гвардеец стоял на карауле у ворот. Исакий Исакиевич сказал ему два слова, кивнул на Базиля, и их пропустили внутрь.
Перед глазами открылось необъятное пространство площади, загроможденное красным питерлакским гранитом, серой бутовой плитой, кирпичом, песком, щебнем, глиной, известью. Гранит, плита, щебень лежали под открытым небом, остальное было сложено под деревянными навесами. Виднелись глубокие ямы для гашения извести.
Прямо перед воротами было оно, строящееся здание, но Базиль старался не смотреть на него, приберегая впечатление на другое время. Он все же невольно заметил, что это было необыкновенно внушительных размеров сооружение, но пока там производились работы всего лишь по кладке фундамента и цоколя; то же, что возвышалось посредине, представляло остатки разрушенной старой церкви, ее центральные своды.
Везде копошились работные люди. В одном месте стоял большой копер для забивки свай, и люди с уханьем били сваи, поднимая на блоках тяжелую чугунную бабу; рядом отливали воду из котлованов, в другом месте укладывали бутовую плиту, а немного поодаль от сооружения, там, где был сложен гранит, камнетесы обрабатывали его киянками и шпунтами — самодельными, неуклюжими инструментами. Люди ползали на коленях вокруг огромных прямоугольных камней, присаживались на края их, поджав под себя ноги, и сосредоточенно и упорно били. Ноги их были обмотаны тряпками, предохраняющими от острого камня и щебня, но тряпки давно уже превратились в лохмотья, и, если всмотреться, можно было увидеть между лохмотьями голое тело с ссадинами. Руки тоже были обмотаны тряпками вместо рукавиц. Глаза как можно больше сощурены — это заменяло предохранительные очки. От напряжения должны были очень болеть мышцы век и самые глаза: чем уже сжимались щелки, тем зорче нужно было глядеть сквозь них. Группы рабочих перекатывали гранитные камни саженной длины и аршинной толщины к самой постройке. Базиль вспомнил о несравненных колоннах и поглядел было налево от себя, по направлению к реке, но ничего не увидел, кроме каких-то сараев, закрывавших вид на Неву.