Пришлось зайти побриться, постричься.
В сердце было томление.
Отправился на городскую станцию купить билет.
Отдыхать. Отдыхать. Ловко бы уехать домой этак дня через два…
Увы, очей очарованье! — билет подкузьмил.
— На ближайшие пять суток, — объявил кассир, — билетов у меня нет.
— Нет?..
— Обратитесь напротив…
— Напротив?..
— В отдел доставки билетов на дом.
— На дом?..
— Гражданин, не задерживайте.
— Я не задерживаю, — отошел.
Направился через зал в отдел доставки билетов на дом.
Счастливые и несчастные с виду люди беспокойно бродили по залу, стояли у касс, рассчитывались, толкались, закусывали, читали газеты.
Зал был велик: больше, чем в Доме Евангелия.
«Здесь продаются билеты на Псков, Витебск, Минск». Там — в царство божие… Плохой каламбур. Ох, плохой! Сходить мне еще раз туда? Побузить!
В Дом Евангелия! Ну конечно сходить. Я им досажу. Знаю, чем досадить. Когда там собрание? В четверг там собрание. А сегодня пятница… Вот и к лучшему, что билетов нет: побузить не успел бы. Это будет мое первое публичное агитационное выступление. Я докажу Илье с Клавдией, что я, как антирелигиозник, не хуже их. Лучше их».
Билет заказал на двадцать второе. На неделю вперед.
«Явлюсь. Выступлю. Знаю, что говорить. Досажу. Не боюсь я и Таси. Да, и Таси не боюсь… Пусть слушает. Съездить сейчас разве к Лепецу? Как давно мы не виделись. Поделиться несчастьями, счастьями…»
Сел на четверку. Дорогой хотел еще кой о чем поразмыслить. Отогнул воротник — этого было как будто совершенно достаточно, чтобы начать думать. Но некстати развлекали соседи.
Двое интеллигентных мужчин ссорились. Они оспаривали вопрос: гуманнее ли Иван Николаевич Петра Николаевича. Спор их был злобен.
— Никак, — хрипел один, — никак не могу согласиться.
— Черт знает, — кричал другой, — черт знает! Если бы Петр Николаевич узнал, что вы считаете его негуманным, он не спустил бы вам этого даром…
Выпивший грязный парень просил выпившего чистого старичка.
— Тесть, я прошу тебя, тесть!.. Тесть, ну прошу тебя, тесть!..
— Не, — равнодушничал старик. — Не.
«Тесть-то не из того теста, — расценивал соседей Ефрем. — Не из того. А зять — что с него взять!»
На Среднем Ефрем вышел. Грязным бульваром, безлюдной почти Восьмой линией, вонючим, как всегда в марте, двором добрался до Лепецевой квартиры. Но Лепеца не только не оказалось дома, но и не оказалось вообще в доме: в прошлую пятницу, сообщили Ефрему, Лепец съехал с квартиры неизвестно куда. Поискал Ефрем дворника, дядю Федула, у которого, вспомнил, губы, действительно, были надуты, — хотел расспросить, куда выбыл Лепец, — не мог найти: где-то скитался дворник с утра.
Отправился Ефрем восвояси ни с чем.
Дома, валяясь на кровати, листал старые газеты, журналы. Подпись под одной фотографией гласила: «Сезонники собираются на обед». На снимке же ничего, кроме строящегося дома, не было видно.
«Подпись, — соображал Ефрем, — наверно, ошибочна. Следовало бы: «Сезонники ушли на обед». …Кстати. Целую неделю я буду бездельничать… Что, если заняться мне… той статьей… о национальном стыде?.. Идея! Но… это надо хорошенько обдумать. И что писать, в какой форме: фельетон? статью? Если фельетон, придется раскрыть этот факт с Лепецем. Конкретный же факт. Но, черт его знает, не хочется ввязывать Лепеца. Он мне друг. Нельзя. Придется — статью… Не называя фамилии, прочего — описать, обобщить, сделать вывод…»
К вечеру принесли денежный перевод — сто рублей — и письмо от отца (беспокойное письмо: отец только что узнал о болезни Ефрема).
Снега, града, дождя в следующие два дня, кажется, не было. Светлело, темнело, за окнами, наверное, в обычное время, — Ефрем не замечал явлений природы, не замечал даже квартирных явлений: он писал.
Ефрем писал статью о национальном стыде вот уже два дня напролет — статьи не получалось, хоть тресни. Мысли выливались во что-то пустопорожнее. Отдельные рассуждения не увязывались.
Написал Ефрем в общем-то много, страниц двадцать пять, а стал перечитывать, стал вычеркивать, сокращать — осталось, говоря без преувеличения, всего одна фраза. Она выглядела бесспорной:
«В наших условиях общенационального равноправия ложный стыд за свою национальность определяется только как недостаток культурности…»
Фраза выглядела настолько бесспорной, что совершенно незачем было писать статью в ее подкрепление.