* Р ы т ь в В о л х о в - "зарывать" в воду реки Волхова, то есть топить.
Заскрипел песок. К воде, стороной, метнулась тень Неклюда.
- Заждались! - крикнули на берегу.
- Узнал што? Или так ходил, без дела?
- Погоди!.. Дай срок!..
Неклюд, хмельной, молча оглядывал стрельцов, искал глазами струги. На нем были новые цветные портищи. Искривленная шапка валилась с головы.
- Глебушко! Ждан! - резнул уши тонкий Ивашкин голос. - Не с добром он! Чую, што не с добром!..
Неклюд, повернувшись, шагнул в темноту.
- Эй, куда сшо-ол?
- Што за диво?!
- Неклю-уд!
- Тут я, - раздался голос.
И вдруг засвистали. На берег ватагой высыпали городские стрельцы.
- Не противься! С пищалей бить станем! - вопил стрелецкий сотник.
- Вона што!
- Неклюд!.. Пес!..
- В челны-и-и!
- Има-ай воровских людей!..
Ивашку впихнули в челн. Мокрое весло ткнулось в руку. Глеб и Ждан быстро гребли стоя. С берега раз, другой грохнула пищаль. Челн заливало волной. Ждан говорил Глебу:
- В устье сойдем. Ловцами станем...
- Эй, пошто не гребешь? - окликнули они Ивашку. - Неужто пулей зашибло?
- Да не... - Он сидел сгорбившись, опустив голову, глотая слезы. Неклюд-то, мыслю, довел на нас... А с нами ведь был заодно, ел, пил вместя-ах...
- Эк ты мягок, - сказал Глеб. - Ничего, парень! Неправды еще сколь много на свете. Ну, не томись, веселей угребай, не рони весла!..
Стал Ивашка рыбным ловцом.
Ездил на "прорези" - садке с прорезанным дном, где по зашитому решеткою полу ходили большие репьястые рыбы.
В ставших озерами протоках ловили веселую рыбу "бешенку". Сеть опрастывали в лодку, "бешенка" билась и трепетала, и лодка казалась наполненной мерцающей водой.
Дула моряна. Ветер ломал ледяные поля. Пласты льдин, острые, как ножи, громоздились и рушились со звоном и плеском.
По весне в устье шел сбор яиц. Тихими летними вечерами сети покрывались белым налетом. Это были поденки...
Так прошел год. И снова была весна с счастливыми голосами уток, с немою рыбьей свадьбой.
Красная рыба скатилась в море. Опять осень пришла...
5
"...Ваше царское и княжеское величество не только сами ученых
людей любите, но и всемилостиво... намерены в своем царстве и землях
школы и университеты учредить... Ваше царское и княжеское величество
этим себе имя истинного отца своего отечества снискаете, какого
только бог к особому благополучию страны создал и утвердил..."*
_______________
* Ответ Борису ученого Товия Лонциуса из Гамбурга по поводу приглашения его в Москву для учреждения универсального типа школ.
В Золотой палате на стенах и сводах написаны притчи.
Ангел держит рукою солнце; под ним - земной круг и полкруга: вода и рыбы.
У царского места - органы - "художества златокованны": на деревцах птицы поют сами собой, "без человеческих рук".
На лавках расселась Боярская дума.
Борис держит в руке "царского чину яблоко золотое". У него сросшиеся брови, лицо чуть раскосое, круглое; борода и волосы у висков поседевшие, голос сыроват и глух.
- Решили мы, - говорит он, - послать во всякие иноземные города звать ученых надобных мужей в Москву, дабы научить русских людей немецкому и иным языкам и разным наукам и мудростям приобщить.
Встал с передней лавки Шуйский, подслеповатый, хилый старик:
- Великий государь, дозволь мне, холопу твоему, молвить!.. Што ты, государь, замыслил, и то, государь, замыслил ты не гораздо. Коли в нашей единоверной земле начнут люди говорить розно, порушится меж нас любовь да совет.
- Што скажете, бояре-дума? - с усмешкой спросил Годунов.
- Не гораздо, государь! Не гораздо! - закричали бояре. - Иноземных обычаев нам не перенимать! Своей веры держаться и языка русского! За то стоять!
- Будь по-вашему, - сказал Борис и свел брови. - Тогда пошлем ребят наших в Лунд-город* да в Любку - грамоте привыкать.
_______________
* Л у н д-г о р о д - Лондон.
- И то, государь, негоже, - молвил Шуйский. - Побегут ребята наши от немцев. Не станут они ихнюю грамоту учить.
- Не побегут, - сказал Годунов.
- Побегут, государь, - тихо повторил Шуйский и виновато повел носом.
- И доколе, князь Василий, будешь ты мне молвить встречно?
Царь встал.
- Приговорили и уложили мы, - молвил он твердо, - боярских лучших ребят послать за рубеж да еще снарядить Ромашку Бекмана в Любку и написать Луидже Корнелию в Веницею да Товию Лонцию в Гамбург. Те ученые Луиджа и Товий нам ремесленных нужных людей сыщут, а вы, бояре, думали б о том со мною вместе, без опаски, а не дуром!
На миг стало тихо... Князь Василий Туренин спросил:
- Государь, а как мыслишь - выход дать ли крестьянам?
- Покуда нет, бояре. В малых вотчинах доходов ныне вовсе не стало. Коли выход дать, побегут крестьяне в большие вотчины, а то - дворянам моим разор... Ну, ступайте, бояре-дума!
Бояре, поклонившись, чередою двинулись к дверям палаты. Посохи один за другим глухо простучали по ковру.
Семен Годунов, прозванный "правым ухом царевым", задержался и, опустив голову, ждал слова Бориса.
- Ну? - спросил царь, подходя и дыша ему в лицо.
- В П о л ь ш е о б ъ я в и л с я, - глухо ответил боярин, - в Смоленск от рубежа слух прошел...
- Вона! - воскликнул царь и заходил по палате, волоча левую ногу.
- Государь, - сказал Семен Годунов, - памятуешь ли, што ты молвил, как ездил в Смоленск, город крепити да разными людишками заселяти?
- Говорил я: "Будет сей город ожерельем Московского государства".
- И што тебе боярин Трубецкой сказал, и то памятуешь?
- Того не упомню.
- А сказал он: "И как в том ожерелье заведутся вши, и их будет и не выжита..."
Рдевшая в окнах слюда померкла. Травы и притчи на стенах скрыло тенью. Ангел в колеснице все еще держал рукой солнце. Под ним дотлевала подпись: "Солнце позна запад свой, положи тьму и бысть нощь"...
6
"...От великого государя, царя и великого князя Бориса
Федоровича всея Русии... города Любки буймистрам и ратманам и
полатникам.
Ведомо нашему царскому величеству учинилось, что у вас в Любке
дохторы навычны всякому дохторству, лечат всякие немощи. И вы б
прислали нашему царскому величеству лутчего дохтора, а приехать и
отъехать ему будет повольно, безо всякого задержанья..."