— Да так, как и всем… — смутилась Женя.
Хирург Сай услышала разговор девушек и, почти гневно сверкнув глазами, бросила:
— А ты чего это, Проценко, скромничаешь?
— Я не скромничаю…
— «Не скромничаю», — усмехнулась Сай и, обращаясь ко всем, кто был в салоне, сказала: — Сержант медслужбы Проценко перенесла на своих плечах под вражеским огнем несколько сотен раненых бойцов и командиров. За это и удостоена высоких правительственных наград. При форсировании Днепра была и сама тяжело ранена, а после излечения направлена служить к нам в госпиталь.
Иришка с восхищением смотрела на до слез смутившуюся Женю, у нее вдруг появилась такая нежность к этой девушке, что захотелось подойти и обнять ее. Но, сдержавшись, Иришка лишь сказала медсестре так тихо, чтобы никто не слышал:
— У вас очень нужная и важная работа. А я бы смогла быть медсестрой?
— Конечно, смогла бы, это не сложно, — так же тихо ответила ей Женя.
А когда Сай и Проценко, сопровождаемые Келихом и Любиным, тетей Симой и Иришкой, обошли каюты, которыми хирург и медсестра остались довольны, как и салоном, на несколько минут девушки снова оказались рядом. Осмелев, Иришка спросила:
— А вам сколько было, когда вы на фронт пошли?
— Шестнадцать.
— И дома вас отпустили?
— У меня не было дома.
— Ну, а папа, мама?
— Их тоже не было… уже… убили. А деревню сожгли, маму, папу и бабушку убили… И Феню, сестренку мою… Феня была совсем маленькая, только два годика ей исполнилось. А я в лесу была, корова у нас потерялась, искать ее ходила. Пришла, а их уже никого нет. И деревня горит…
Горло у Иришки сдавили слезы. Она тяжело дышала.
— Что ты, что ты! — испуганно взяла ее за плечи Женя. — Не надо, я уже все глаза по ним выплакала. — И затем строго сказала: — Не плакать надо, мстить надо, бить фашистов!
Подошел Саша, с недоумением посмотрел на Иришку и почти сердито на Женю. Он подумал было, что медсестра чем-то обидела ее.
— Что такое, Иришка? — нахмурился Саша.
— Ничего, сейчас пройдет, — успокаивающе прошептала Женя.
А когда кочегар отошел, Женя сказала Иришке:
— Как подлетел, будто коршун. Думал, я обидела тебя. Он кто?
— Он Саша, — всхлипнула Иришка.
— Вы дружите?
— Да, он мне как брат.
— Хороший парень, — улыбнулась Женя.
Ночь над Припятью
В этот день пароход все же не успел сняться с якоря. Пока доставили уголь, ездили в госпиталь, получали продукты, наступили сумерки. Капитан с хирургом решили отчалить ранним утром.
Вернувшиеся из города осипенковцы рассказывали о страшных зверствах фашистов в Мозыре, о голоде, который перенесли жители города.
А вечер был по-летнему теплый, звездный. Городок, лежавший у Припяти, белел в наступившей темноте своими низкими домами.
На пароходе рдели зеленые и красные сигнальные огни, на мачте горел фонарь, и в его мягком свете бились густые беззвучные вихри мошек и мелких ночных бабочек. И несмотря на этот тихий, теплый и очень уютный вечер, вернувшимся из города членам экипажа не хотелось ни петь, ни говорить: все еще были под впечатлением увиденного.
Рано ушли спать. На палубе задержались только Саша и Иришка.
За бортом хлестко всплеснулась рыба, на лугу в болотцах попискивали птицы.
— Что это? — прислушался Саша.
— Кулики, — ответила Иришка.
— Какие они, я их никогда не видел.
— Маленькие, серенькие, у них тонкие-тонкие ножки и длинный, иголочный нос.
На берегу что-то заурчало, скрипнули тормоза, и Саша с Иришкой увидели в темноте машину, чуть ли не ткнувшуюся в дебаркадер.
— Эй вы, там, на пароходе! — донесся сердитый голос. — Вы что иллюминацию устроили, не знаете приказа о затемнении?
Саша побежал на бак погасить фонарь. Иришка пошла выключить сигнальные огни.
Звезды в небе сразу же стали ярче, а река, пароход, берега и невидимый уже город без огней — все слилось воедино, все сравняла темень ночи.
…Пароход шел вверх по Припяти. Мерный плеск плиц и шипение пара чутко отдавались в плоских берегах, на которых все чаще встречались остатки взорванных укреплений, изуродованные орудия и обгоревшие танки.
Поодаль виднелись леса, болота, болотистые перелески, иногда, подступая чуть ли не к фарватеру, стояли в разливе мощные дубы с темно-палевыми листьями, нежно зеленели густые рощи толстенной ольхи. В тени такой ольхи даже мелкая вода казалась глубокой и холодной, как в омуте.
Не причаливая, миновали Петриков и Туров. Сюда заходить не было нужды, топливом и продуктами запаслись достаточно в Мозыре. Иногда, правда, хотелось сойти на твердую землю да поразмяться, полежать на мягкой прохладной траве, вдохнуть запах буйно цветущих лугов. Но в Мозыре экипажу было строго приказано — без крайней надобности на берег не выходить, не причаливать, так как берега не были еще полностью разминированы.