— Этого в салон! — крикнула Женя. — Да носилки, носилки оставь, что ты их тянешь за собой!
Кто-то взял у Саши носилки, а впереди и рядом уже шли целые вереницы перебинтованных стонущих людей. Одних поддерживали санитары и члены экипажа, другие, опираясь на винтовки, брели сами, третьих, невнятно бормочущих или совсем молчаливых, несли на носилках.
Раненых оказалось больше, чем ожидалось для отправки первым рейсом. Когда салон и каюты заполнились, многих пришлось размещать на палубе. Кое-где натянули брезентовые тенты от дождя, который сыпал и сыпал. Остро пахло йодоформом, мокрой одеждой, потом, табаком. У Саши ныли руки и плечи от усталости. Ему иногда казалось, что еще немного — и он свалится рядом с искалеченными, перебинтованными людьми. Одни из них дремали, сдерживая стоны, другие просили пить, хотя воду, которую разносили в бачке Иришка и Тоня, надо было давать строго по указанию Жени. Не всем, оказывается, и напиться разрешалось, для некоторых глоток воды мог бы оказаться смертельным. Таким девушки смачивали мокрой марлей потрескавшиеся, пышущие жаром губы.
А когда на землю опустились плотные сумерки, всхлипывающие непрекращающимся дождем, на пароходе уже не нашлось места, где бы можно было приткнуться и уснуть. Да если бы такое место и нашлось, никто, несмотря на усталость, не стал бы спать.
Когда на борту находились раненые, команде спать не полагалось.
— Отоспимся на обратном пути из Мозыря, — говорила Сай. — А сейчас всем быть с ранеными!
Саша и Василий дежурили на палубе.
Со всех сторон неслось:
— Братцы, пить!
— Дай закурить, браток.
— Паренек, табак в шинели, сверни цигарку.
Где-то около полуночи дождь перестал, небо очистилось от туч, ярко засветила луна, озарив темную воду и мокрые берега беловато-пепельным зыбким сиянием.
К капитану на мостик поднялась Сай. После многих неотложных операций голос ее слегка охрип от усталости, прямая высокая фигура сутулилась. Поеживаясь, Варвара Степановна сказала капитану:
— А может, рискнем, Федор Михайлович, нарушим предписание и двинем? Ночь лунная, как днем… У меня несколько человек, которым срочно необходимы сложные операции, иначе не выдержат.
— Мы с Владимиром Афанасьевичем уже говорили об этом, хотели вас спросить, — капитан обернулся к рулевому. — Как, может, пойдем, дорожка уже нам малость знакома?
— Ответственность беру на себя, — словно не веря еще, что рулевой согласится, сказала Сай.
— Мне что, я готов, — ответил Лемеж.
— Ну, давай хоть на малом, — распорядился капитан.
— Сколько до Мозыря? — спросила Сай.
— Немногим более ста пятидесяти километров.
— К утру дойдем?
— Если все будет благополучно, — сказал капитан Келих.
И Саша, и раненые слышали этот разговор. Кто-то проворчал:
— Могли бы и до утра постоять, чего уж тут рисковать зря! — И, помолчав, снова ворчливо заговорил в темноте под брезентовым тентом: — На днях тут посредине реки катер на мину напоролся. Разнесло вдребезги. А от экипажа рожки да ножки…
— Заврался ты, парень, — вмешался кто-то тихо, еле слышно, — не на реке вовсе была эта мина.
— А где же, в воздухе, что ль?
— На берегу она была, а катер причаливал да носом прямо в нее и ткнулся.
— Ну и что, результат главное!
— И результат — другой… Не вдребезги катер, а только нос оторвало и не весь экипаж, а одного рулевого ранило… Дай прикурить, паренек, — обратился невидимый в темноте человек с тихим голосом к Саше.
— Сейчас, — быстро подхватился Саша и в этот миг почувствовал легкое дрожание палубы — это Чубарь запустил машину.
Чиркнув спичкой, Саша поднес огонек раненому. У раненого были перебинтованы грудь и рука.
— Спасибо, парень, — сказал тот, раскуривая цигарку и разглядывая в свете красноватого неяркого огонька Сашино лицо. Затянувшись, он закашлялся и тут же потушил о палубный пол цигарку. Саша приподнял ему голову, чтобы легче было кашлять.
— Не давай мне больше курить, — все так же тихо сказал солдат, — нельзя мне…
Он помолчал, тяжело и хрипло дыша, и вдруг спросил:
— А ты почему не в армии, у вас тут бронь, что ли?
— Мне только пятнадцать, не берут еще…
— А-а-а, одногодок моему сынку. Ему тоже пятнадцать. Вот так… И три дочки, те — поменьше. Трудно им… Трудно в тылу, голодно?
— На фронте труднее, — сказал Саша.
— Везде не сладко, — вздохнул солдат и примолк, прислушивался к тому, как пароход, подрагивая от стука машины, выходил на фарватер.