— Ох, ты бы хоть о варенье не говорил, — даже передернулась Наташа, — я могу его есть день и ночь, серьезно. Проснусь иногда ночью и на кухню, у нас в шкафчике там всегда всего полно, и варенье, и повидло, и даже мед, возьмешь прямо ложкой, без хлеба…
— И с хлебом неплохо, — понимающе прибавил Борис.
— А мне вообще хлеба мама не разрешает есть, — говорит Зойка, — разрешает только понемножку, то-о-ненькими-тоненькими, как бумага, ломтиками.
— Что, ей жалко, что ли? — удивленно хмыкнул Борис.
— Да нет, что ты, — Зойка даже руками замахала, — мама у меня очень добрая и щедрая, это просто, чтобы я не поправлялась. Мама моя ужасно боится, чтобы я не была толстой, и говорит всегда, что чем тоньше талия, тем дольше у человека жизнь. А бабушка моя, мамина мама, даже ругает ее за то, что она запрещает мне есть, сколько я хочу, хлеба. Ругает и говорит…
— Бери пей, — перебил ее Борис.
— А почему я первая?
— Потому что ты замерзла, аж дрожишь вся!
— Да это пустяки, это немножко, пусть лучше Наташа первая.
— Пей, тебе говорят! — Борис схватил Зойку за руку, пришлепнул к ее ладони целый ворох сухих листьев, поставил на них угольно-черную от копоти банку: — Пей, согреешься!..
То же самое проделал он и со следующей банкой и хотел было и Наташе положить на ладонь листьев, но та быстро и как-то независимо сгребла с Земли несколько листьев сама, поставила на них банку и затем осторожно поднесла ее к губам, держа на пучке пальцев, так когда-то держали бабушки блюдце с чаем. Отхлебнула, вытянув губы трубочкой, покачала головой.
— Ничего вкуснее не пила! А малиной как пахнет!
— Малиной? — переспросил, скривившись, Генка. — А я думал, что будет пахнуть ананасом.
В это время, снова в островной тишине, где-то совсем неподалеку, раздался сухой, похожий на пистолетный, выстрел и вслед за ним тот же самый, что и в прошлый раз, крик:
— Ой-ой-ё-ё-йой!
— Я ж говорил: пугают, — стараясь говорить как можно спокойнее, сказал Роман.
— А если — нет? — произнесла Зойка.
— Да кто-то балуется, — отмахнулась Наташа.
— Не будем обращать внимания…
— В следующий раз ты, Роман, поведешь нашу экспедицию не по реке, где есть рыба и острова с шиповником и малиной, а голодной степью или заведешь в какую-нибудь пустыню. И конечно же, заблудишься… — сказал Генка.
— Ой, Генка, ты дождешься, что Роман тебя нокаутирует! — сказала Наташа.
Роман лишь пристально поглядел на Генку и снисходительно улыбнулся.
— А вообще ты, Роман, смотри, поосторожнее с Генкой, он очень опасный человек, — понизив голос, сказала Зойка. — Он одному боксеру такое устроил, какому-то чемпиону по боксу среди юношей!
— Что же он устроил? — вновь снисходительно посмотрел на Генку Роман.
— Расскажи, Гена, — попросила Зойка.
— Могу, — небрежно потянувшись и бросив пренебрежительно-веселый взгляд на Романа, ответил Генка.
8. Фосфоресцирующий скелет
— С некоторых пор, — сделав устрашающим лицо, начал свой рассказ Генка, — я открыл одну ужасную тайну… Оказывается, боксеры храбры только против тех, у кого хорошие, крепкие мускулы. Если же такие мускулы отсутствуют или вообще их не существует, это приводит даже чемпионов в такой страх, что они тут же падают замертво…
Взял как-то меня братеник, как он выражается, побродить по Карпатам, а попросту говоря, в турпоход. Надеюсь, догадываетесь, что это такое?
— Надейся, — с усмешкой кивнула Наташа, — знаем.
— Не-е-е, ничегошеньки вы не знаете, — втянул голову в плечи и сокрушенно искривил лицо Генка, — абсолютно ничегошеньки. Вы и представления не имеете, что такое турпоход, в который отправляются взрослые. Это не то, что у нас с вами — вышел из электрички, прошелся по леску, остановились на первой попавшейся полянке и варим кашу да играем в бадминтон. У них такое не проходит. Они как начнут идти, так с утра до полудня, а потом не успеешь и присесть, и перекусить, снова, как ишак, рюкзачище килограммов пятьдесят за плечи и аж до темноты шпаришь, как заводной. Иногда за день так нашагаешься, что и не видишь уже, вечерняя ли темнота наступает или это у тебя в глазах темнеет от усталости. А они еще, бывало, остановятся где-нибудь на холме, смотрят вокруг и охают да ахают: ох, какая красота! ох, какой отсюда вид! какая природа! Меня один раз даже зло взяло… Залезли мы однажды на одну гору, еле-еле залезли. Остановились передохнуть, а одна престарелая женщина, так ей лет уже за двадцать, смотрит на заходящее солнце, руками всплескивает и… ах, никогда в жизни не видела такого кровавого красного заката. А я не выдержал и так, чтобы братеник мой не услыхал да по шее не дал, и говорю ей: это, тетенька, не закат красный, это у вас в глазах красно от дневной натуги.