— Здравствуй, милый дед, чуть постарше моих лет. Верно, праведным людям бог жизнь продляет, скверным убавляет. В одном псалме царь Давид на гуслях говорит: «И даже до старости и престарения, боже мой, не оставь меня, пока не возвещу силу твою роду грядущему». О тебе это, дед. Псалтырь я знаю наизусть. Могу по–славянски и по–русски. И по тебе, дед, буду читать, но только лет через семьдесят пять.
— Смышленый ты! — крякнул старик. — В кого бы?
Вон как повернул. Выходит, родители у меня дураки. Но я не обижаюсь. Не для себя же, для друга разыгрываю.
— От святого писания, деда. Оно уму–разуму учит.
— Начитан. И отец твой начитан. Писарем ты будешь, — изрек он, к моему удивлению, — волостным! А этот чей такой? — указал он на Илюшку, проходя к столу.
Тут‑то и взялась тетка Степанида.
— Племянник мой, Давыда Мартынова сынок. Раненый пришел, вчистую.
— А–а, — протянул дед, — на супостатов ходил. Убил хоть одного? — обратился он к Илье.
— За горой не видать… Стреляли, — пробормотал Илья, не зная, что ответить старику.
— Врушную, как? — заинтересовался дед.
— И врушную было, — опять неохотно ответил Илья.
Он ждал, когда же мы начнем сватовство. Я сел рядом с теткой и в упор посмотрел на нее. Она поняла меня и чуть заметно поджала губы. Я догадался, что со сватовством у нее ничего не вышло. Это видно и по лицам Козулиных, особенно матери, которая все еще стояла около шкафа. Видно, мне вплотную надо браться. Но с чего начать?
— Повоевали, дедушка, — обратился я к старику, — горячо приходилось. Мой друг, Илья, скромный, хвастать не любит, а допытайтесь: сколько раз он в атаку ходил? Нет, он сам не скажет, вот я за него скажу. Говорить, что ль, Илья? Эх, краснеешь, как девка! Ну, ругай меня после, а я все равно скажу. Илья, братцы, человек отчаянный. Одиннадцать раз в штыковых боях сражался. Если бы не был он тихим да стыдливым, три «Георгия» звенели бы у него на груди. Ротного из огня вынес, человек двадцать пять пленных захватил. В разведку ходил по своей охоте, а не по наряду. Диву даюсь, как он жив остался, и зло меня берет, почему он такой скромный. Это не человек, а буря в стоячих водах! — воскликнул я со всем ни к чему. — А характер у него веселый, хитрости с наперсток нет. Вернулись мы, он сразу за хозяйство. Успел избу оштукатурить, сбрую починить, сапожному ремеслу за три дня выучился. К домашности у него бо–ольшая прилежность!
— Это хорошо, — проговорил дед, посмотрев на моего хромого друга, у которого чуб закрыл весь лоб.
— О–ох, золотой человек Илюшенька наш, — подхватила тетка, — весь в отца. И невесту, о–ох, золотую бы ему.
— Дядя Василий, что молчишь? — сразу обратился я к хозяину. — Говори! И ты, тетка Меланья…
— Говорили, — промолвила Меланья.
— А я не слыхал. За кого другого совести не хватило бы прийти к вам, а за друга ручаюсь. Это будет такой зять, какого в трех губерниях не сыскать.
Наконец‑то я выговорил. Снова дрожь прохватила меня. Что‑то они на это скажут? Лица каменные. Только сноха все еще тихонько усмехается, но ведь она такая смешливая по натуре. Василий колол шилом в шлею, дратву держал в зубах, Меланья села на лавку, а Степанида завела глаза под лоб.
— Дядя Василий, бросай шлею, давай наденем хомут на Илью.
— Как мать хочет, — кивнул он на Меланью. — Бабам виднее. Говорили тут.
— Еще поговорим, — догадался я, какой у них тут был разговор. — Это дело сурьезное, и можно сказать, по гроб жизни. Давайте со всех сторон, без ошибки. Илье очень нравится… — чуть не сказал я «Козуля», не запнулся, — по уши влюбился в вашу Таньку. И она его, ей–богу… Сейчас шли к вам, они с Нюркой навстречу. Танька и шепчет Нюрке: «Глянь, Илюха мой идет!» — И голос у нее ласковый. Ей–богу, хороша будет пара.
Говорю–говорю, а сам думаю: какие же еще доблести найти в моем друге? Может, пенсией их прельстить?
За окном внезапно блеснула молния, раскатисто грянул гром. Подул ветер, зашумел ветлами.
— Дождь! — сказал дед. — На току все прибрано?
— Все, — спокойно ответил Василий.
Разговор сам собой перешел на хозяйство. Про нас как будто забыли. Я взглянул на Илюшку. Он совсем понурил голову.
— Таньке пора бы домой, — проговорила Меланья, взглянув в окно. — И самим спать.
Хотя это было намеком, чтобы мы уходили, но я сделал вид, будто не понял. Выждав еще немного, я громко, уже без шуток, но с робостью в голосе спросил:
— Что ж, давайте говорить прямо. Дело добровольное, сердечное. Илья, вот он, весь тут, дочь вашу вы знаете. Конечно, вы богаче, чем Илья, да дело не в богатстве. Говорите — и запой. Свадьбу хоть на престольный праздник, хоть на Покров. Да или нет? Давайте нам ответ.