— Гостинец мне? — удивилась Арина. — За что?
— Молоком поила меня? Поила. Э–э, не отказывайся. Готовь самовар, а там увидим. Или давай я поставлю. Что? — не сумею! Дома я всегда ставлю. Эка хитрость…
И вот пока она возилась с самоваром, я все говорил и говорил с нею: что видел в городе, что случилось у нас в селе, и уже напоследок торжественно объявил самое главное:
. — Теперь я… сельский писарь!
Я видел, что она очень обрадовалась.
— Ну, слава богу, дело нашел.
— Нашел, тетка Арина. Семь рублей в месяц да пенсии восемь с полтиной. Избу весной буду переделывать. Пятистенку хочу, как у вас. А там… — и я едва не сказал: «женюсь на Лене», — и двор переделаю. Мне старший брат поможет. Он писарь в штабе полка. Вся семья — писари, — похвалился я, — и отец грамотный, на клиросе поет, — вознес я кстати и нашего нелюдимого отца. — Мать очень простая. Последнюю рубашку с себя снимет и отдаст.
И всех я в своей семье перебрал, и все оказались хороши.
— Ох, какая у вас большая семья, — сказала она, как и в тот раз.
Я спохватился: зачем сказал? Но тут же нашелся:
— Где же большая? Три брата на войне, четвертого вот–вот возьмут. Останется нас три брата да две сестры. Всего семь. Кончится война — разве братьев дома удержишь? Кто отделится, кто на сторону уйдет. Сестры замуж. Вот и вся семья.
Так вгорячах разогнал я весь «содом», как когда‑то говорила мать.
Что‑то Игната нет. Вышел на улицу. Староста сидел на возу и спокойно покуривал. Лошадь не распряжена, только чересседельник опущен. Она ест овес.
— Игнат, что ты сидишь?
— Перевязал, что ль? — спросил он. — Ехать надо.
Вопрос его ошеломил меня. Оказывается, он ждет.
Ну, нет!
— Видишь ли, Игнат, перевязку сделать — не папироску выкурить. Без горячей воды не обойдешься. Рана открытая. Мало ли в нее пыли может набиться! Антонов огонь прикинется…
— Не дай бог, — перебил он, не дослушав.
— То‑то. Самовар я уже заказал. Слезай, чайку попьем и руку перевяжу.
Он нехотя слез с телеги и пошел за мной. Мы уже дошли до крыльца, как вдруг он спохватился и во всю мочь побежал к телеге. Обратно вернулся, тяжело дыша.
— Чуть–чуть не забыл, — показал он мешок с деньгами. — Вот бы тюрьма где.
«Ага, вон что нагоняет на него страх». Полушепотом говорю:
— Хозяйка невзначай промолвилась. Слышь, дезертиры пошаливают в долке. Как спустишься от барского имения к кустам, они тут как тут.
Игнат крепко прижал мешок к груди, а я продолжал:
— Только старуху не спрашивай. Знаешь, начнет она, как, что да почему боитесь…
— И ты не говори.
Я — могила. Вот еще думаю, Игнат, ночевать так и эдак нам резон. Кто нас гонит в темь? Оберут, убют…
— Да, — оглядываясь, промолвил староста, — надо переночевать. Держи мешок, я управлюсь.
Игнат затащил телегу под навес, открыл ворота, увел лошадь во двор. Я стоял с мешком чужих денег. Й удивительно: мне вдруг стало страшно. Так и казалось, вынырнет из‑за угла кто‑то мохнатый в тулупе, набросится и задушит. Как Игнат, я крепко прижал к груди сумку с деньгами.
Облегченно вздохнул, когда вернулся староста. Он не без тревоги спросил:
— Сумка дела?
— Будь она проклята. Страху сколько!
Игнат даже обрадовался.
— Поверил? А то небось смеялся, как я побежал к телеге?
На крыльцо вышла Арина, глубоко вздохнула и во всю силу легких закричала:
— Елька–а, Са–анька!
Я подумал: «Разве девки услышат? Еще неизвестно, где они. Может, на другом конце улицы». К моему удивлению, с противоположной стороны звонко ответили:
— Иде–ом!
Женщина ушла. Игнат тоже пошел, а я задержался. Мне хотелось украдкой, при свете лампы из окна, посмотреть на Лену. Скоро возле мазанки послышался шорох, потом показались девки. Первой торопливо шла Санька, грызя подсолнухи, за ней, чуть вразвалочку, Лена. Вот она… моя Лена. Моя? Да, я уже привык мысленно быть с нею, считать ее своею. Как она хороша показалась мне в луче света из окна. Словно молния ее осветила. И сердце вновь забилось и в ушах чей‑то голос: «Она, она».
Подождав, пока пройдет волнение, я причесал волосы и с замиранием сердца открыл дверь в избу.
— Долго–долго пропадаете на улице, — проговорил я, подавая Лене руку. — А мать беспокоится, охает — г не домовой ли, слышь, утащил сразу двух сестер.
— Никто нас не возьмет, — крикнула Санька. — мы вон какие! — и она сжала кулаки. — Всыплем.
— Ты всыплешь, — сказал я, — а вот Лена, пожалуй, и руку не поднимет.
— Небось, — ответила Санька, — в тихом омуте, знаешь…