— Знаю, черти водятся.
Сказал и внимательно посмотрел в сине–голубые, чистые глаза Лены. Очень она близко от меня. Вот вся тут. Слышу ее дыхание, чувствую ее тепло и еще что‑то такое девическое, неузнанное, таинственное, как молодой лес.
Сели чай пить. Сел и кривой старик. Это — дядя Лены. Лукавое, хитрое у него лицо, но и он как‑то стал мне симпатичен.
Вынув из мешка пшеничный пирог и колбасу, я положил их почему‑то именно перед дядей.
Не в пример прошлому разу я чувствовал себя смелее. Я много говорил и, как бы сказала мать моя, «чудил», смешил всех. Я боялся замолчать. Знал — замолчу, произойдет резкая перемена в настроении, и я уйду в себя. Нет, только не молчать. Откроюсь, распахну всего себя, пусть Лена видит, каков я. Надо чем‑то брать: ведь не веснушчатым же своим лицом, не рукой, на которой нет каких‑то фаланг.
Но это все хорошо, а когда же я с ней поговорю? Где? Скоро лягут спать, а утром ехать. Даже письма не сумею передать.
— Девки, несите соломы, — сказала мать, когда все напились и опрокинули чашки вверх дном, — на полу стелите.
В сени за соломой вышла Лена. Я быстро вынул папиросу и тоже вышел — как бы покурить. Лена уже шуршала соломой в темноте.
— Помочь тебе? — говорю ей.
— Сама управлюсь.
Подхожу ближе, она перестает шуметь. У меня спирает дыхание.
Лена, — почти шепчу ей, — мне тебе слово надо сказать.
— Скажи.
— Где же нам поговорить?
— О чем говорить‑то?
— Я скажу, о чем. Только ты… не подумай плохого. Обязательно надо тебе сказать… Ты где будешь спать?
— В этой избе на кровати.
— Одна?
— С сестренкой.
— Так вот, Лена, можно, если я приду и сяду к тебе на кровать?
Молчит.
— Сестренка не проснется?
Молчит.
— Мать не услышит?
— Мать в той избе будет.
— Неси солому! — чуть не вскрикнул я.
Ног под собой не чувствуя, я вышел на крыльцо.
Взглянул на небо. Очень ярко светили высокие звезды. Падающие то и дело, прочерчивая тьму молниями, сыпались, как овес из ковша. Они гасли где‑то за гумнами, за селом.
— Простудишься после чая, — послышался из сеней голос Арины. — Иди, вам Елька на полу постелила.
«Елька постелила!» — это звучит как лучшая музыка.
В сенях я столкнулся с Игнатом.
— Что же ты руку не перевязал? — вспомнил он.
— Э–э, забыл. Доеду как‑нибудь.
Лена укладывала сестренку, что‑то говорила ей. Теперь Лена была без платка, и я то и дело поглядывал на нее, на круглую небольшую голову, на почти расплетенную косу.
— Закрой глаза и спи, — сказала она сестренке. — Гасить огонь? — обернулась она и посмотрела на меня. Лицо ее немного раскраснелось, пряди волос упали на лоб.
— Да, гаси, Лена.
Тьма в избе. Тихо. Чуть скрипнула кровать. Слышу, как Лена начинает раздеваться. Легкое потрескивание и шорох. Она расстегивает кофту. Что‑то белое мелькнуло. У меня часто забилось сердце. Она легла, вздохнула. И стало совсем тихо…
Почудилось, что прошло уже много времени и она уже уснула. Хочу встать, подойти. А вдруг Игнат проснется? Глаза привыкли к темноте. В избе словно туман, освещенный мерцающими звездами. Кровать ее будто рядом стоит, только руку протянуть. Тихонько сбрасываю с себя шинель, приподнимаюсь… шорох соломы оглушителен. Опять лежу, и вечностью кажутся минуты. Хотя бы кашлянула, дала знать, что не спит. Вдруг подойду, а она спросонок вскрикнет!
Что‑то всколыхнуло меня, и я, уже не раздумывая, встаю и на цыпочках иду к ней. Вот и кровать. Лена лежит лицом к сестренке. Затаив дыхание, нагибаюсь над ухом, хочу что‑то шепнуть, но в глазах вдруг мутнеет, голова кружится, и я едва не падаю… Спит она или нет? Рука моя тихо дотрагивается до ее волос. Пусть спит, так лучше. Я всю ночь буду сидеть возле, слушать ее дыхание…
— Леночка, — шепчу я, низко склонившись над ее ухом, сдерживая дыхание. — Ты спишь?
Она громко передохнула и совсем затихла. Полуобернув ко мне лицо, спрашивает:
— А ты что не спишь? Скоро утро.
— Еще не скоро. Я посижу с тобой. А ты спи, я не помешаю. Мне, ей–богу, не спится. Я караулить тебя буду.
— Надоест.
— Леночка, не надоест. Всю жизнь вот так и просидел бы возле тебя.
— Чудной ты! Какое же слово ты хотел мне сказать?
— Большое, Леночка. Выговорить вот его сразу не сумею. Я тебе два письма написал.
— Не получала.
С собой привез. Фамилии твоей не знаю.
Она тихо смеется. И верно, смешно!
— Скажи, как фамилия?
— Не скажу, — и опять смеется. — Чудной!